Мне казалось, мое нутро медленно вспарывают ржавым с рваными краями клинком, нарочно искривляя траекторию, чтобы раскроить площадь побольше, чтобы доставить мучений невыносимее. Я оглохла от собственных внутренних воплей, в реальности не имея возможности произвести ни звука.
Он больше не смотрел на меня звериным взглядом, давно уже не смотрел. Но сейчас в этих черных глазах было то, что ранило больнее, чем сотня грубых слов и изнасилований. Любовь. За миг до конца мужчина моих грез и кошмаров признался в святом чувстве ко мне, а потом его рука без колебаний потянула мою за собой, вонзая клинок все глубже в сердце.
— Приди в себя, молю!
Не было вниманий к этим мольбам. Мой супруг просто хотел сказать то, что должен, то, что мог, перед неизбежным нашим расставанием. Я впервые хотела, чтобы никогда он не произносил слов, кои в любой другой ситуации считала бы величайшим божьим благословением.
— Я полюбил ту, которую призвали для моего убийства.
С этой фразой Кхаан принял в себя последний осколок черного сердца. Было видно, как трудно ему бороться с тем безумием, которое настигало его всякий раз после подчинения фрагмента. Собирая последние остатки сознания, хрипло, прерывисто, но с самой теплой интонацией он озвучил:
— Знаю, чудовищно эгоистично, говорить тебе такое за миг до падения, но я не найду покоя, если не отдам тебе эту правду. Я уже говорил, что во мне нет страха... Его и правда нет, Элейн, и даже сейчас, стоя на пороге своей погибели, я не боюсь… Не боюсь, но так этого желаю… Оставаясь сильным все время, однажды теряешь возможность испытывать страх, а мне бы сейчас так этого хотелось… Я хочу бояться того, что больше никогда не увижу твоего прекрасного лица, я молю о страхе не услышать больше твоего решительного голоса, я мечтаю о страхе, потому что только он сможет дать мне право надеяться. Ведь если я не боюсь потерять, тогда чего ради возвращаться?..
— Кхаан! — почти закричала я, хотя в душе знала, что не будет никакого эффекта от любых моих действий.
— Я люблю тебя, Элейн… — выдохнул он со всей искренностью и, как никогда прежде, нежно коснулся губ поцелуем.
Я противилась этому поцелую, потому что знала его истинный смысл. Я не могла попрощаться с Кхааном, но именно в этот самый миг мое тело стало безвольно-кукольным. Я вдруг не ощущала ни силы, ни жизни. Этот поцелуй был самым горьким из тех, что дарил мне мой супруг за все время нашего брака. Он был горьким от моих слез. Он был таким ядовитым, потому что был прощальным.
Кхаан крепко сжал мой кулак в своем и медленно погрузил острие ритуального клинка Церхея в свою грудь. Протяжный выдох оставил леденящий след на моей щеке, и в тот же миг я осознала, что Кхаан сделал.
У меня не было времени на понимание, у меня не было права на понимание. Способность управлять собственным телом просто вернулась ко мне, будто ничего не произошло минутой ранее. Рука Кхаана разжала хватку, ослабилась и моя. Клинок упал на каменный пол с гулким лязгом. С таким же лязгом упало и мое сердце.
В затуманенном рассудке творился шабаш. Я судорожно перебирала руками, пытаясь зажать смертельное ранение, из которого вытекала красная, теплая, человеческая кровь. Охвативший меня ужас напрямую был вызван именно осознанием, что при всем своем величии и непобедимости Кхаан — человек из плоти и крови. Он смертен. После чего я впала в неистовство, пытаясь вернуть жизнь в его погибающее тело.
Кхаан обессилил, но твердой рукой остановил мои жалкие попытки спасти его. Его губы едва растянулись в беззаботной и такой безжалостной теплой улыбке, и тогда он прошептал:
— Чем бы я ни стал после, я хочу помнить тебя, Элейн… Я боюсь забыть тебя, Королева моих пороков…
Взгляд в черных глазах потух вместе с этим тихим обещанием.
Кхаан был мертв.
* * *
Глава 22
Кровь потомка Угвура просочилась в алчные жилы алтаря, напитывая этот магический механизм досыта. Сеть рваных, уродливо изогнутых капилляров расползалась по всему залу, протискиваясь за стены куда-то неопределенно дальше. В воздух едва поднималось кроваво-черное свечение, которое мгновенно слизывалось самой преданной собакой Кхаана — мраком.