Поскольку результат не помнит средств, то в наше время предлагается компромисс науки и религии: Адам произошел от обезьяны. Адам был первым трижды счастливым человеком: первый раз он был счастлив, пока был один; второй – когда получил в подарок первую женщину; в третий – когда Бог заменил ее на другую. Забавно, что Бог заменил несовершенную женщину совершенной, а Адама оставил прежним, недоделанным. Первомужчина был скромен: когда Бог сотворил женщину из его ребра, Адам не решился намекнуть, что ребер еще много… И возблагодарим Господа за то, что он, сотворяя женщину, забрал у мужчины ребро, а не мозги.
Зареченская клубничка
После второго курса деканат (по советской халявной традиции) отправил летом студентов на подмогу совхозникам. Совхоз «Заречье» был процветающий. Поля и теплицы обширно зеленели и обильно краснели в полном соответствии с решениями партии и правительства. Нам выдали болотную форму и поселили в палатках. Днем мы ударно прокладывали траншеи для труб и ремонтировали всё подряд, а вечером после скудного ужина тут же в столовой устраивались ударные танцульки под магнитофон. По указке начальства поварихи в компот добавляли бром, чтобы студенты поменьше общались по ночам. Но то ли кто из поварих проговорился, то ли кто из стройотрядовцев оказался наблюдательным, но после каждого ужина на столах выстраивалась сотня стаканов нетронутого компота.
Самое трудное для студентов в «Заречье» было то, что кругом была тьма помидоров, огурцов, клубники, но рвать с грядок запрещалось. Однажды во время дождя все тетки и студенты попрятались по теплицам, а я с приятелем выбрался втихаря на клубничное поле. Мы ползком двинулись в междурядьях, срывая самые крупные спелые ягоды и набивая ими рот настолько, сколько можно было прожевать, не рискуя подавиться. Хлынул ливень. «Вот теперь клубничка совсем чистая», – радостно заметил мой напарник, усиленно чавкая. Мы промокли до нитки, но не обращали на это внимания. Мы наслаждались. Это был пир богов. Пир двух очень голодных студентов. Мы очнулись только в тот момент, когда услышали над собой смеющиеся голоса. Мы приподнялись и обалдели. Вокруг стояла толпа хохочущего народу. Дождь-то уже кончился. Мы оба были мокрые, замерзшие, грязные как хрюшки. И получили от начальства выговор.
Девушек в отряде было завались, даром что набрали со всех факультетов. Жили они в отдельных палатках. Головы всех парней непроизвольно поворачивались в ту сторону. Как говорится, казарма напротив балетного училища: ничего особенного, но что-то в этом есть… Я тоже изо всех сил пялил глаза, но взор ни на ком не зацеплялся. Поэтому в вечерних танцульках не участвовал. Посиживал на веранде и покуривал. Но однажды углядел Лиду, и сердце мое затрепетало. Она танцевала с каким-то обалдуем, норовившем подержать ее пониже талии. Милое личико девушки было грустное. Она была в синеньком платьице в горошек, ладненькая, кареглазая, темноволосая, с пучком на затылке. Обалдуй во время танца пытался прижимать ее к себе, а она отстранялась, стараясь держать его на дистанции. Когда очередной танец кончился, я двинулся к ней и успел подойти раньше обалдуя. «Можно Вас пригласить?», – робея и потому не слишком решительно спросил я. «Да, конечно!», – обрадовано воскликнула она и положила руки мне на плечи, хотя музыка еще не заиграла. Ее бывший партнер подошел и с вызовом произнес: «Лидочка, я ведь забил следующий танец!». Она промолчала. Тогда я ему посоветовал: «Отдохни». Девушка взглянула на меня благодарно и шепнула: «Спасибо. А то уж не знала, как от него отделаться».
Когда в лагере раздался сигнал «отбой», стройотрядовцы нехотя разбрелись по палаткам, а мы с Лидой сумели незаметно выскользнуть к каким-то деревянным домишкам для отдыхающих. Пошел дождь. Мы спрятались под навес флигеля. Стояли рядом, прижавшись друг к другу, и нам было тепло. Вскоре хлынул ливень, от которого козырек флигеля не спасал. Обнялись еще плотней. Целовались и не замечали ни шквального ветра, ни ливня, ни темноты, ни времени. Наконец ливень кончился, ветер утих, мы выбрались из-под навеса и вернулись в лагерь. Но было поздно: нас давно хватились. Наутро перед строем нам объявили строгий выговор за самовольную отлучку после отбоя. Начальник лагеря оповестил меня, что сегодня вечером руководство рассмотрит мою персону и что могут отчислить из отряда.
Но никакого рассмотрения не состоялось. Когда я днем, торопясь с обеда на работу, выходил из столовой, начальник лагеря крикнул: «Эй, Никишин! Постой-ка». Я ожидал нахлобучки, но неожиданно он произнес тихо и мягко: «У Лиды умер отец. Она уезжает. Только что пошла на автобусную остановку». Я бросился бежать. Успел. Она одиноко стояла на пыльной стоянке. Я подбежал. Она прислонилась ко мне и зарыдала. Тут подошел автобус. Она уехала, попросив меня приехать в выходные.
Миг неповторимый
Никогда еще трудовые будни не тянулись так долго. Наконец выходные настали. С утра я явился к командиру и выпросил отгул. Сначала долго добирался на автобусе до Москвы, потом на метро доехал до Курского вокзала, сел на электричку, доехал до Ногинска; там протиснулся в переполненный автобус. День был солнечный и жаркий. Водитель врубил радио. Магомаев пел «Я видел Вас всего лишь только раз. Но мне открылся миг неповторимый…». Мое сердце пело вместе с ним. Когда я выбрался из автобуса, то быстро нашел нужный дом – двухэтажный, каменный, сталинский. Меня встретила маленькая пухлая женщина в черном. «Дочка, это к тебе!», – крикнула она. Лида тоже была в трауре. Они оставили меня на ночь, постелив отдельно в маленькой комнате. В воскресенье вечером я вернулся обратно в «Заречье».
После стройотряда я поехал со своей матерью на Урал в деревню к бабушке, на целый месяц. Писал оттуда Лиде длинные письма чуть ли не через день. Ответов не было. Переживал, томился, страдал и снова отправлял письма. Уральская родня посмеивалась: «Ишь, писатель! Все тетрадки на любовь извел».
Когда я вернулся, то сразу поехал к Лиде. Она открыла дверь и, внимательно посмотрев, спокойно пригласила: «Что ж, заходи». Я удивился холодному приему, но потом причина выяснилась: за весь месяц Лида не получила ни одной весточки. Оказалось, что я перепутал адрес и слал письма не туда. Она сначала не очень-то в это верила. Но потом поверила или сделала вид, что поверила.
Вечером ее мать вернулась с работы и разрешила мне погостить у них недельку. Утром она уходила на работу, а мы с Лидой сидели дома, разговаривали ни о чем или шли гулять. Иногда Лидия позволяла себя целовать. От этого я стал совершенно хмельной. Однажды, когда в очередной серии объятий я распалился как утюг, она спросила: «Ты хочешь, чтобы я стала твоей?». «Да, само собой», – брякнул я, не совсем ясно осознавая смысл этих слов. Она неторопливо постелила, спокойно сняла с себя одежду и легла. Я быстро сделал то, что требовала природа, но почему-то без особых эмоций. Она тоже не проявила к процессу интереса, резюмировав его завершение фразой: «Я боялась, что ты меня проткнешь!». Одевшись, она воскликнула с воодушевлением: «Теперь я твоя!». «И я твой», – вздохнул я грустно. Я был не просто разочарован. Было хреново. Тот, кто гордится тем, что никогда не врет, пусть вспомнит свой ответ на вопрос «ваш первый сексуальный опыт?». Сразу после близости мне стало как-то погано, причем, даже физически: подташнивало и возникла резь в глазах. Лида пожалела: «Бедненький! Не горюй. Это может потому так, что у тебя в первый раз». У нее до меня был взрослый мужчина. Она встречалась с ним два года, с 17 лет. Это оказалось для меня неприятным сюрпризом.
Еще сюрпризы
Вторым сюрпризом явилось то, что старший брат Лидии находился не на комсомольских стройках Сибири, как было сначала сообщено, а в тюрьме. Впрочем, тюрьма находилась в Сибири. Так что если брат за решеткой не просто сидел, а что-нибудь строил, то нельзя сказать, что меня сильно дезинформировали. Он получил срок за изнасилование. Как поведали Лида и ее мать, парня посадили ну совсем ни за что. Он был спортсмен и шофер. Однажды проезжал на грузовике через соседний двор. Там шмоналась девушка, которой он давно нравился. Она тормознула его и попросила покатать. Как джентльмен, не мог отказать. Она захотела, чтобы прокатил к лесу. Там начала кокетничать, показывать ножки и лезть целоваться. Ясное дело, что при таком раскладе любой сдуреет (кстати, вообще говоря, кокетка сводит с ума того, у кого его нет). А мальчик был совсем еще ребенок, всего 25 годков. Вот и поддался. А она, подлая, потом пошла в милицию и заявила, что он ее изнасиловал. Вот и влепили мальчику ни за что ни про что 10 лет.