– Почему не можете? – не понял Тобако.
– Потому что мы даже не знаем, кто будет исполнять роль «террористов». Предполагается максимально приблизить учения к естественной обстановке. Есть подозрения, что будут использованы какие-то подразделения из Чечни, хотя это вовсе не обязательно. Но в естественной обстановке мы имеем возможность проводить разведывательные мероприятия и через спецназ ГРУ, и через собственную агентуру, и через вас, и через органы МВД… Здесь же мы этой возможности лишены…
– Да, это существенное осложнение, – соглашается Басаргин, вызывая генерала на дальнейший разговор, он понимает, что пригласили их не исключительно для того, чтобы выслушать уже известную информацию. – Вам можно только посочувствовать…
– Этого, признаюсь, мало… – генерал выдерживает паузу, во время которой заглядывает в глаза обоим интерполовцам. – Я хотел бы в самом деле приблизить условия к реальным, то есть работать, как это бывает в действительности, когда мы делаем общее дело, вместе с вами. Не привлекать вас в общую операцию, поскольку у вас своих забот хватает, но иметь возможность пользоваться вашей агентурной сетью… Естественно, не напрямую, а через вас… Если что-то… кто-то… где-то… Могу я рассчитывать на информационную поддержку?
– Безусловно… – соглашается Басаргин, внимательно рассматривая портрет Дзержинского на стене. Что-то новое в интерьере кабинета, хотя это новое, по сути, является только возвращением к старому, к временам, когда сам Басаргин был еще лейтенантом и служил в этом же здании. – А когда намечается начало учений?
– Через шесть месяцев… То есть… Учения уже, можно сказать, начались, если мы включились. Думаю, противник тоже строит планы. Но завершающий этап – через шесть месяцев. Через шесть месяцев «террористы» должны «захватить» машинный зал ядерного реактора.
– Время еще есть… И для вас, и для «противника»… – устало вздыхает Тобако. – Если со стороны агентуры появятся сведения, мы обязательно поставим вас в известность… Обещаю…
Обещать Андрей может спокойно, потому что поступившие уже сведения пришли не со стороны агентуры, следовательно, их можно не передавать. Басаргин филологическую тонкость Тобако улавливает и коротко улыбается. Генерал на формулировку внимания не обращает. Не зная сути, ему трудно ориентироваться в игре слов. И продолжает:
– Но и это не самое главное. У меня к вам еще одна просьба, и очень серьезная… Привлечь вас полностью к учениям – а я признаюсь, что такие предложения поступали, поскольку учения международные – мы не можем. Это означало бы оголить еще одну сторону в настоящей антитеррористической деятельности. Поскольку наши силы будут довольно существенно заняты проведением учений, мы не сможем обеспечить безопасность по целому ряду профилактических направлений, которые уже прорабатываем. И поэтому я хотел бы передать вам кое-какие материалы… При этом будем считать, что к вам просто пришли агентурные данные… Это, как вы понимаете, обычная текучка, и нет никакой гарантии, что она выльется во что-то серьезное. Если серьезное будет намечаться, естественно, вы сразу включаете нас «на полные обороты»…
– Договорились… – соглашается Басаргин. – Это все нормальная работа. Плохо другое… У нас несколько человек должны, согласно плану переподготовки личного состава, отправиться на обучение во Францию. Мы еще не знаем, сколько человек и когда… Но в любом случае постараемся помочь вам оставшимися силами…
– Вот и отлично! Все документы уже подготовлены и ждут вас у капитана Рославлева. Он специально подобрал для вас и кое-что добавил, чтобы внести ясность…
– Мы зайдем к нему…
Генерал поднимается, чтобы пожать интерполовцам руки в знак будущего союза и окончания текущего разговора. Оба они почему-то стараются смотреть в окно, а не в глаза Владимиру Васильевичу. В это время стучат в дверь – Астахову приносят на подпись какие-то документы, и он не имеет возможности обратить внимание на странное поведение гостей…
– Без меня вы завалитесь на первой же проверке… Вам всем для гражданской действительности суровой авторитетности не хватает… Разгильдяйской, скажем так, крутизны… Вы там, в своей Чечне, совершенно оторвались от реальной жизни…
Доктор Смерть тоже желает принять участие в предстоящих учениях, и потому голос его звучит весомо и убедительно. Но спецназовцы брать его в свою компанию упорно не желают, хотя отлично знают умение Доктора Смерть быть необходимым в боевой обстановке.
– Если хочешь, мы будем тебя держать в качестве мозгового центра… – единственное, что предлагает Сохно. – Будешь сидеть на этом же телефонном номере и по совместительству работать на нас… Но для оперативной и уж тем более конспиративной работы, ты слишком заметная фигура… Тебя за три квартала среди небоскребов видно… А уж в таком заштатном городишке, как Столбов, – станешь бронзовым памятником вождю, и тебя с площади не выпустят…
– Первый раз в жизни чувствую ущербность из-за собственного роста… – сетует Доктор Смерть. – Но и вождем быть тоже неплохо… Бронзового никто не заподозрит…
– Рука устанет! – сетует подполковник. – Представь! Постоянно стоять с поднятой рукой и указывать людям путь в «бестеррористическое» будущее…
Доктор вздыхает. Согласие с бесспорными доводами только усиливает его желание противопоставить себя им. Он любит бороться с обстоятельствами.
Полковник Согрин уже определил состав: из российского антитеррористического бюро Интерпола он берет в свою «террористическую» группу только стопроцентных спецназовцев – Пулата, Ангела и Сохатого. Доктора Смерть в свой список не вносит, хотя тот в Афгане тоже воевал в спецназе ГРУ, правда, только в качестве майора медицинской службы, а это несколько иная стезя. И опыт наемника в Приднестровье, Абхазии и Боснии в этом случае не идет в послужной список Доктора. Он таким поворотом дела откровенно расстроен, словно ему не доверяют. Тем не менее признает, что фигура он слишком колоритная для того, чтобы его могли не узнать, заметив только однажды.
– Тебе очень сложно маскироваться. Хамелеона из тебя не получится, даже если ты выщиплешь бороду и побреешь голову наголо… – Сохно категоричен. – Потом придется еще и ноги наполовину укорачивать…
Доктор в раздумье подергивает себя за бороду, но выщипывать ее не рвется, потом трогает разбросанные по плечам густые длинные волосы – бриться наголо ему тоже не хочется, тем более это все равно не поможет, потому что укорачивать наполовину ноги он тоже не желает. И только вздыхает в очередной раз.
Последний, оставшийся не у дел интерполовец, бывший чеченский милиционер Зураб Хошиев, в состав группы даже не рвется, поскольку его кавказская внешность может сослужить только плохую службу.
– Может быть, приступим к конкретному обсуждению? – спрашивает Пулат, не дожидаясь конца спора.
– Сначала дождемся разрешения из Лиона, – решает Согрин. – Кроме того, скоро вернутся Басаргин с Тобако… Я почти уверен, что они принесут нам дополнительные вести…
В офис заходит из квартиры Александра Басаргина. Приносит портрет Сохно. Момент почти торжественный. Анатолий, всем на удивление, краснеет, что видно даже под его непроходящим загаром.
– Спасибо… Я надеюсь, что этот портрет не войдет в галерею Интерпола по розыску… Только ума не приложу, куда мне его пристроить… Постоянного жилья я, к сожалению, не имею…
– Вывесим здесь, – решает Доктор Смерть. – Мы должны знать в лицо своих героев!
Сохно скромно не возражает, и Доктор пытается приладить портрет на стене.
– Не надо скотчем… – просит Александра. – Я на картон приклею и рамку сделаю…
Она забирает портрет и выходит. Полковник улыбается:
– Надо же, как похож… Вроде бы и не бандит,[10] а ты…
Портрет, наклеенный на лист жесткого белого картона, взятый в простенькую деревянную рамку, уже красуется на стене, и Сохно, десять минут стоя по стойке «смирно», всматривается в знакомые черты, когда возвращаются Басаргин с Тобако. Они выглядят озабоченными, портрет сразу не замечают, хотя Сохно настойчиво занимает место под ним, давая всем возможность обнаружить сходство рисунка с оригиналом.