Существует легенда, что Платон перед смертью видел во сне, будто он превращается в лебедя и, перелетая с дерева на дерево, доставляет множество хлопот птицеловам, которые не могут его поймать. Услышав про этот сон, Симмий из Фив, тоже ученик Сократа, сказал, что все будут пытаться понять мысли Платона, но никто не сможет, и каждый станет толковать его по-своему, ибо платоновский слог столь приятен и складен, что доступен всякому, «как бы он за них ни взялся».[8] Олимпиодор добавляет к этому, что душа Платона всесторонне гармонична и поэтому воспринимается другими (не столь гармоничными) сознаниями разнообразно.[9]
ПЛАТОНОВЕДЕНИЕ. Платоноведы утверждают, что образы Платона и его философии, кто бы и как бы ни обрисовывал их, обречены оставаться незавершенными. На каждом следующем этапе развития человечества, философское постижение платоновского наследия начинается сызнова. И любое другое историческое состояние, да и разнообразие экзистенциальных коэффициентов жизни тех, кто пишет о Платоне, всякий раз высвечивает какие-то новые стороны его философии, которые раньше не представлялись особенно важными.[10]
По мнению некоторых авторов, трудность понимания философии Платона состоит в отсутствии ее систематического изложения. Поэтому ее приходится постоянно конструировать из множества разнообразных диалогов Платона, где спорящие стороны часто не приходят к ясно выраженному выводу.[11] Таким образом, сама платоновская диалектика выступает здесь неким косвенным препятствием в понимании цельности философии ее автора. Как отмечал В.Ф.Эрн «в каждом новом диалоге Платон восполнял пробел своей философии. Платон весь в становлении и порыве».[12] Поэтому права известная латинская поговорка, что Платон писал даже тогда, когда умирал: «Plato scribens mortuus est». К этому необходимо добавить так же пронизанный поэзией слог Платона, что его сильно отличает от научного стиля его ученика Аристотеля: образ речи Платона по Аристотелю «средний между поэзией и прозой» (Диоген Лаэртский. III, 37,). По подсчету В.Шмидта, Платон, как мастер слова, оперирует 9900 словами. Больше него имеет словарный запас в 10400 слов лишь Лукиан из Самосата (ок.120 — ок.190).[13]
На протяжении веков, Платон обрел множество ликов, и именно в этой многоликости секрет обаяния платонизма, пронизывающего всю духовную историю Европы. Начиная с философов Академии, сложилась традиция чтения Платона в ключе метафизики и гносеологии, что указывало на то, что в теории и познании идей нельзя обойтись без опоры на платонизм. Впоследствии, в неоплатонизме была найдена аутентичная форма платонизма в религиозной проблематике, в предвосхищающем ожидании божественного, в мистическом измерении, в котором исполнена большая часть диалогов. Уже в ХХ столетии, по мнению Дж. Реале и Д.Антисери, возникла третья интерпретация, которая усматривает сущность платонизма в этико-политической проблематике; в том, что он отталкивается от прошлого, не принимая его почти во всем, по крайней мере, в самой ценности этого прошлого. В Письме VII Платон определенно заявляет, что его истинной глубинной страстью всегда была политика. Наконец, в последнее время ученые вновь вернулись к ландшафту устной диалектики в том смысле, что так называемые последние истины», по убеждению Платона, не могут быть выражены письменно.
Думается, что подлинный Платон не схватывается ни одной из этих перспектив, взятых по отдельности как единственно значимая точка зрения, а лишь в совокупности этих направлений в динамике.[14] На мой взгляд, именно элитология дает платоноведению возможность всестороннего изучения духовного наследия первого афинского академика, — то, чего не могло ему дать ни одно из традиционных направлений, существовавших до сегодняшнего дня.
Весьма важна для понимания нашей темы будет мнение одного из самых удачных исследователей творчества Платона, русского философа-филолога Алексея Федоровича Лосева. По его мнению, о Платоне написаны тысячи сочинений, и их пишут уже несколько столетий. «Можно сказать, — продолжает далее он, — что каждая более или менее оформленная эпоха в истории мысли ставила себе в определенное отношение к Платону и спешила дать свое оригинальное его понимание. Платонов столько же, сколько было философских эпох и сколько было философских систем и интуиций. Отсюда сознательное положение современного исследователя Платона очень затруднительно. Его понимание Платона всегда было отражением данной эпохи в истории философии (а это — совершенно достоверный факт), то не таково ли и наше понимание? И тогда, чем оно лучше всякого другого понимания? Это затруднение, однако, кажущееся.