– Мне понравилось. Это было… это было забавно.
Уоллис, смотревший до того на свои руки, поднимает глаза:
– Правда? Ты мало говорила.
– Как обычно.
– В школе ты гораздо разговорчивее.
Я улыбаюсь:
– В школе я много пишу. Но я и этого не делала, пока не появился ты.
Он нерешительно интересуется:
– Почему так?
– Не знаю. Просто мне это не нравится.
– Ты не слишком хорошо учишься, верно?
– Действительно, не слишком.
– Я тоже. – Он снова смотрит в стол. – Я считаю, что вроде как уже знаю, чем хочу заниматься, и школа кажется мне пустой тратой времени. А родители вроде как считают, что мы ничего про себя не понимаем, и потому заставляют заниматься всем подряд. Дождаться не могу, когда все это кончится.
– Правда? – Я произношу это так громко, что сама пугаюсь. Уоллис снова смотрит на меня. – Я… Я хочу сказать: да, школа выматывает. Все время твержу об этом родителям. Я хочу сосредоточиться на искусстве и, возможно, поступлю в колледж, так какое значение имеет то, что осталось от выпускного класса?
– Глупо, правда?
– Ужасно глупо.
Он откидывается на стуле:
– Слава тебе, Господи. Я думал, у меня что-то вроде клаустрофобии, и потому я такой раздражительный.
– Школьной клаустрофобии.
– Школьной клаустрофобии. Как в «Сиянии», но только действующие лица – подростки.
Я смеюсь. Уоллис улыбается. Официант приносит нам суши, и меня от макушки до кончиков пальцев на ногах пронизывает счастье. Отчасти я понимаю, что глупо быть счастливой оттого, что кто-то наконец согласился с тобой. Родители тоже знают, что я не люблю школу и не хочу больше учиться. Уверена, что большинство учителей также в курсе этого. Им известно, что меня гораздо больше интересуют мои рисунки, чем домашние задания, или спортивные соревнования, или танцы. Возможно, они даже догадываются, что мне проще жить в Интернете, хотя в этом я сомневаюсь.
Уоллис – первый человек из тех, кого я встретила в жизни, кто полностью разделяет мою точку зрения.
Иногда, когда Эмити пробуждается от своих снов о перерождении, она долго смотрит на спящего Фарена и думает, что было бы, не прими она предложения Стража.
Фарен был бы мертв.
Она, возможно, тоже.
У Стража не было бы носителя, и ноктюрнианцы терпеливо ждали бы, когда он появится.
Глава 15
Уоллис понимает много вещей.
Он понимает, что пиццу нужно сначала выесть до корки, а ту съесть напоследок. Он понимает, что спортивные штаны и толстовка определенно лучше всякой другой одежды. Он понимает, что общаться проще, если между тобой и твоим собеседником находится экран или просто лист бумаги.
Первая половина ноября пролетела незаметно. Каждый день, просыпаясь, я испытывала странное желание пойти в школу. Теперь я зависаю у своего шкафчика по утрам не потому, что мне трудно заставить ноги передвигаться, чтобы пойти в класс, а потому что около него меня поджидает Уоллис, а стоять с ним в коридоре мне нравится больше, чем сидеть в классе. Иногда я иду не к своему, а к его шкафчику, и мы недолго стоим там. Мы не разговариваем, потому что вокруг много народа, а писать на вертикальных поверхностях Уоллис не любит. На уроках я рисую наброски для «Моря чудовищ». Пеку их, как блины, до и после ланча и прячу на дно рюкзака, чтобы Уоллис не нашел. Разумеется, я не думаю, что он способен копаться в моих вещах. Нет. Но блокнот может упасть и открыться, или же вдруг объявится беспутный Трэвис Стоун, схватит его и раздаст рисунки всей школе – пусть детки позабавятся. За ланчем мы с Уоллисом сидим вместе – во дворе, если погода достаточно теплая, но обычно за одним из столиков в столовой, и он передает мне новые главы «Моря чудовищ», когда они закончены, и я проглатываю их, словно голодный зверь. И он вроде как улыбается. Уоллис все понимает.
Уоллис понимает, что чувствуешь, когда творишь.
– У тебя бывает так, что появляется идея истории, или персонажа, или даже просто диалога, или еще чего, и неожиданно возникает ощущение, что весь мир стал ярче? Словно все открывается тебе и имеет смысл? – Говоря это, он смотрит на последнюю свою главу «Моря чудовищ». Мы сидим у теннисного корта позади учебного здания для средних классов. Листья кружатся на пустых кортах на холодном ветру. Я сказала маме, что заберу Салли и Черча после занятий, так что у меня есть предлог для того, чтобы пообщаться с Уоллисом. Мы сидим на разных концах одной скамейки лицом друг к другу.
– Я думаю, поэтому это называют озарением. Ты раскрываешься и впускаешь в себя свет.