В раздевалку я входила одной из первых. Женщины пока со мной разговоров не заводили. Хотя молодая девушка, нанявшаяся после меня, была с ними уже в дружбе.
Я принесла старый халат, длинный, закрытый, предохранявший меня от масла и пыли.
Я работала уже четвертый день и начинала замечать что–то, кроме собственной усталости. Я обнаружила, что руки и ноги, двигавшиеся вокруг меня, принадлежат людям, что у этих людей есть лица.
Я вышла в цех до звонка, чтоб избежать улюлюканья мужчин, и увидела паренька, мастерившего какую–то табличку. Закончив, он положил ее на висевшие на крюке уплотнители — реборды, как здесь говорят.
Проходя мимо, я прочла:
«Нет рогыть».
Прозвучал звонок. Отвратительный запах разогреваемых моторов мешался с запахом бензина. Нужно было преодолеть тошноту, размять ноги. Парень с плакатиком взвалил несколько реборд на плечо и вскарабкался в машину. Положил уплотнители на передние дверцы. Он был хрупкий, маленький, на измазанном маслом лице круглые, черные глаза любопытного зверька. Он сурово поглядел на меня. Машинально я поздоровалась. Он перестал прибивать.
— Сегодня вы здороваетесь? А почему вчера не здоровались?
Я растерялась и не ответила. Мне в голову не приходило здороваться и прощаться. Он пожал плечами. Красив он не был. Я хотела оправдаться.
— Простите меня, — сказала я.
Но он уже закончил и побежал к следующей машине. Влезли другие, прибили, завинтили, вылезли. Никто со мной не поздоровался.
Подошел Доба.
— Ну как, сегодня полная самостоятельность? Дело пойдет! Я загляну к вам немного погодя.
Он был очень мил со мной. Ему нравилось, что я серьезна, сдержанна, не пересмеиваюсь с мужчинами.
Когда он вылез из машины, паренек, прибивавший реборды, презрительно сплюнул в сторону. До меня вдруг дошло, что он мог истолковать мое молчание как проявление расизма. Я подошла к нему.
— Простите меня, — сказала я.
Он обернулся.
— Что? В чем дело? — нетерпеливо спросил он.
Я сказала громче:
— Простите меня, я не осмеливалась здороваться.
— Вас не обучили правилам вежливости? — сказал он, наклоняясь ко мне. — А почему же вы в таком случае здороваетесь с начальством?
— Простите меня, — сказала я опять.
Он кончил прибивать.
— Извините, мадам, — сказал он церемонно. — Будьте любезны, позвольте мне пройти.
Его враждебность огорчила меня. Он пошел за ребордами, висевшими на крюке, и заговорил с кем–то. Мне хотелось бы проследить за ними, но машина увозила меня, нужно было выскочить и перебраться в следующую.
Немного погодя мы снова столкнулись, и я ему улыбнулась.
— Вы что, издеваетесь надо мной? — спросил он со злостью.
Я отвернулась и дала себе слово избегать его. Все утро мы наблюдали друг за другом, я старалась, чтоб он не заметил, как я устала, как теряюсь, когда не нахожу брака.
В двенадцать двадцать он прервал работу, сложил инструмент, оттер руки бензином и стал ждать звонка.
В половине первого он устремился к двери, и я потеряла его из виду.
Я не обедала в столовой. Люсьен сказал мне: «Тебе там не понравится, потом, там одни мужчины, а за моим столом нет места».
Я приносила что–нибудь с собой и ела в раздевалке, а потом немного гуляла вокруг завода. Одиночество томило меня. Без четверти два я возвращалась в цех, на свое место, старательно обходя спавших.
Около бачка с бензином торчал камень, я облюбовала его. Там меня обнаружил мой утренний враг.
— Вы сестра Люсьена?
— Ну да.
— Я думал, жена. А почему, — сказал он, окидывая меня инквизиторским взглядом, — у вас такой длинный халат? У других женщин короче.
Пораженная, я подняла на него глаза. Он уже отошел. Все разбрелись по своим местам. Сейчас двинется конвейер. Каждый раз, возобновляя работу, я думала, выдержу ли. Распорядок не предусматривал никаких пауз ни для отдыха, ни для самых естественных надобностей. Мужчины ловчили, ухитрялись передохнуть, но мне это пока не удавалось. Машина наползала, за ней другая, третья…
Время от времени меня навещал Доба. Я стала его подопечной, его ученицей.
— Мне хотелось бы, — сказала я ему, — посмотреть, как делается машина. Почему новеньких не проводят по всем цехам, чтобы они поняли?
— Внимание, вы пропустили складку — вон там. Почему?
— Да. Почему? Мы работаем, не понимая. Если знаешь, откуда машина приходит, куда она следует, можешь заинтересоваться работой, проникнуть в смысл своего труда.