Я вмешалась, сказала, что рабочий–расист, обзывающий другого ратоном, — это позор.
Арезки засмеялся и покачал головой.
— Если ты этого не можешь вынести, — сказал он Мюстафе, — как ты вынесешь все остальное?
— Скажем профоргу, — предложила я:
Мюстафа сделал неприличный жест. Но мы уже потеряли слишком много времени и все принялись за работу.
— Снег пойдет, — сказал Мюстафа.
Он склонился к Мадьяру.
— Снег!
Тот поднял голову в мелких кольцах густых светлых волос. На прыщавом красном лице была написана бедность, одиночество. Должно быть, его радует, когда Мюстафа с ним заговаривает.
Я влезла в машину, из которой выходил Арезки. Глядя в сторону, он бросил:
— Сегодня мой день рождения.
На несколько секунд я замерла от удивления, потом возобновила проверку. Мышцы, отказывавшиеся работать вначале, теперь подчинялись мне, но стоило непредусмотренному движению вклиниться в механическую последовательность, скрежетали, как старая лебедка. Хороший рабочий контролирует каждый жест и не делает ни одного бесполезного. Ритм не допускает болтовни, и если хочешь перекинуться несколькими словами, приходится одно движение ускорить, другое пропустить. Это удается, однако, ценой потери темпа. Человек бросает тебе, вылезая из машины, «сегодня мой день рождения», и ты забываешь о панели приборов, потом настигаешь именинника в следующей машине и кричишь сквозь грохот молотов: «Поздравляю». Арезки поблагодарил меня улыбкой. В этот момент раздалось улюлюканье, столь громкое, что оно покрыло гул моторов. Мы все замерли. Марокканец, Мадьяр и Мюстафа соскочили в проход. Арезки обернулся ко мне:
— Женщины.
По цеху шел Жиль в сопровождении четырех девушек. С конвейера несся вопль. Мюстафа жестикулировал, кричал, Арезки, смеясь, показал мне на него.
Когда группа прошла, все возобновили работу, но Мюстафа, в крайнем возбуждении, бегал взад–вперед, влезал, вылезал, наконец машина увезла его.
Через минуту он вернулся и бросился к Мадьяру.
— Красивая женщина, — сказал он.
Его, казалось, не трогало, что он отстал. Мюстафа схватил Арезки за руку.
— Тут женщина, вот тут. Проверяет замки.
Он восхищенно присвистнул.
— Прекрасно, — равнодушно сказал Арезки.
Мне его ответ доставил удовольствие. Энтузиазмом Мюстафы я была несколько раздосадована.
В обеденный перерыв новенькие осваивали свои шкафы. Потом вышли пообедать. Остались только те, кто имел обыкновение перекусывать в раздевалке.
— Они ставят женщин на конвейер.
— Это не трудней остального.
— Молоденькие.
— Подожди, увидишь, как они будут выглядеть через несколько недель.
— Поработают наверху, вместе с алжирцами.
— Они собираются поставить женщин всюду, кроме красильного цеха.
Люсьен работал уже четыре дня в красильном. Я его с тех пор не видела. Я быстро поела и вышла в надежде его встретить. Никого не было. Холодный туман прогнал всех с улицы. Может, он в кафе?
Без десяти два я медленно направилась к цеху. Внимание, к счастью, было приковано к новеньким. Я увидела Люсьена. Он болтал с одной из девушек, которая поднималась по лестнице, держась за перила.
Я окликнула его, он живо обернулся.
— Я хотела повидать тебя, узнать, как твои дела. Тебя, говорят, перевели наверх.
— Дела идут, — вяло сказал он.
— Люсьен!
— Ну что еще?
— Когда я могу с тобой повидаться?
Казалось, он был раздосадован.
— Приходи в четверг вечером, — вздохнул он. — Анри должен мне кое–что принести.
Я добралась до своего участка. Мадьяр затягивал потуже ремень. Арезки был уже на месте. Четыре женщины прошли, держась под руки. Самая молодая была очень красива. Она напомнила мне Мари — Луизу. За ними следовал Мюстафа, сделавший себе великолепную прическу.
Во второй половине дня Арезки несколько раз сердился, потому что Мюстафа мешал нам всем работать, шныряя туда–сюда.
— Поскольку сегодня мой день рождения, не пойдете ли вы вечером куда–нибудь со мной?
Я ничего не ответила. Он не отходил. Мадьяр извинился, что потревожил нас. Мы заметили, что стоим неподвижно на конвейере, и проскользнули вперед.
Три голоса спорили во мне. «Наконец–то», — говорил один. Другой возражал: «Как это? И где? А если люди…» А третий шептал: «Нет», — но то не был отказ. «Нет» выражало сомнение в том, что действительно случилось долгожданное, о чем мечталось годами. Скованный предчувствием, этот голос говорил: «Погоди…»