— Да, мосье, времени мало.
— Хорошо, — сказал он, — пропускайте все задние огни. Не проверяйте их.
Высокий наладчик появился в прямоугольнике дверцы.
— В чем дело, мосье Жиль?
— В твоих потолках. Недостаточно натянуты, вот уже два дня, как контроль сигнализирует.
— Да?
Он провел рукой по материи, появились складки.
— Действительно. Но пусть поглядят, кого мне дали на сборку! — вдруг взорвался он. — Ратоны, одни только ратоны. Ни хрена не смыслят в работе и вдобавок ленивы…
— Послушай, — обрезал Жиль, — а ты уверен, что им толком объяснили, как делать?
— Еще бы! Я сам им объяснял.
— Я все же поговорю с ними.
Наладчик спустился.
— Он расист, да? — спросила я у Жиля.
Тот сделал вид, что не слышал вопроса.
— Я предпочел бы видеть вас в конторе, — сказал он. — В январе, после праздников я этим займусь.
Я ничего не сказала, но подумала: «После праздников меня здесь не будет».
Ко мне приближался Арезки. Я постаралась уклониться от встречи, но он протянул мне комок ваты, пропитанный бензином, и я его поблагодарила.
— Увидимся сегодня вечером? Около автобуса, как в тот раз. Походим немного.
Он наклонился и сказал мне на ухо:
— Мне нужно поговорить с вами.
На нас смотрел наладчик. Он вместе с Жилем, измерявшим пластик, был в машине, которая стояла напротив нас. Глаза его ничего не выражали, он просто смотрел, но я покраснела, точно он поймал меня на месте преступления. Моторы замедлили ход, раздался спасительный звонок.
— Ладно, — сказал Жиль, вылезая, — пора кончать. Пошли. Вы едите в столовой, мадемуазель Летелье?
— Нет, в раздевалке.
— Всухомятку?
В этот вечер Арезки не ушел из цеха раньше времени. Когда он заметил, что я кладу на место свою планку, он прошел сзади меня и кинул:
— До скорого, я жду вас.
Мы доехали до ворот Лилá, как в прошлый раз. Дорога показалась мне долгой.
Наконец мы погрузились во мрак Рю–де–Глайель.
— Походим сначала? — спросил Арезки.
Мне это показалось дурным предзнаменованием.
Улица была короткая, плохо освещенная. Мы шли медленно. Арезки — в пиджаке, засунув руки в карманы, втянув шею в плечи, я — прижимая к бедру сумку. Он возвышался надо мной сантиметров на двадцать. Я ждала, что он заговорит первым. Сначала он произносил банальности: холодно, зима, как хорошо, когда рабочий день позади. Я едва отвечала.
— В тот вечер я сказал вам, что у меня день рождения, но я родился в июле.
— Да?
— Да. Я хотел, чтоб вы знали, потому что потом, когда я слушал вас, я сожалел, что так сказал.
— Но. зачем вы сказали это?
Арезки пожал плечами.
— Да просто так. Чтоб вы не отказались.
Мы подошли к углу. Он колебался, в какую сторону пойти. В конце концов мы повернули обратно к бульвару Серюрье.
— Не имеет значения. Вам было тоскливо, хотелось, чтоб кто–нибудь был рядом. Нечего извиняться.
— Да, правда. Я вас задерживаю. У вас, может быть, дела. Гулять ночью, в холод…
Я возразила, что, напротив, мне очень приятно. Мне казалось, он покинет меня в конце улицы. Люди возвращались парами, мужчины несли хлеб, бутылки, эти люди знали, куда идут, у них был дом, они могли быть вместе, могли позволить себе удовольствие говорить друг с другом сколько душе угодно.
— Я подумала, что вы сочли меня болтливой и нудной. Вы избегали меня.
— Я? — сказал он.
Он посмотрел на меня. Он улыбался. С ним это редко случалось.
— Во время работы не поговоришь. Кроме того, я не хотел втягивать вас в неприятности. Если бы кто–нибудь увидел, что мы разговариваем, выходим вместе…
Мы шли по бульвару, точно по светлому коридору, образованному желтым неоном реклам. Машин наконец стало меньше.
Я повеселела. Он это почувствовал. Мы непринужденно болтали о нашей работе, товарищах, конвейере.
— Откуда вы так хорошо знаете французский?
— Повезло, — сказал он.
Внезапно передо мной возникла автобусная остановка — ворота Пантен. Надо было расставаться. Автобус пришел тотчас. За мгновение до того, как я влезла, он опустил, прощаясь, воротник моего пальто. Я протерла кулаком запотевшее стекло и увидела, как, оглянувшись по сторонам, он переходит улицу.
О, притихшие озера, цветущие тропинки, подлесок, полный папоротников, поля пшеницы, где возлюбленная, сама золотящаяся как колос, поджидает свидания, о, ручьи, вдоль которых прогуливаются вдвоем. Старые, зарытые, погребенные, но не умершие мечты. Вот что мне досталось: ворота Лилό, спуск к Пре — Сен-Жерве, на горизонте гаснущие дымы засыпающих заводов, пригородная степь, иссушенная холодом, пропахший бензином воздух, безлюдный бульвар, где машины трутся о тротуары, и этот человек подле меня, человек, с которым я в третий раз брожу, точно рай ждет нас в конце пути.