Похоже, мой голос сел настолько, что маман решает закончить беседу. Она встает с кресла.
- Поспи немножко, Антуан.
Она целует меня в лоб, гасит свет и выходит. Через щели в ставнях в комнату прорываются солнечные лучи. День вступает в свои права и бесцеремонно напоминает о моих обязанностях. Наплевать! Я прячу нос в подушку и закрываю глаза.
Глава третья
В которой Берю решает надеть на нос темные очки
Ну вот, приехали! У меня зашкалило за тридцать девять. Термометр категоричен, с ним не поспоришь. Маман встревожена, но одновременно и обрадована тем обстоятельством, что можно задержать меня хоть немного дома. Я в полном ее распоряжении, и она тихо колдует надо мной. Обычная батальная сцена: борьба с ангиной и гриппом. Эвкалипт! Приоткрытые ставни! Радио в соседней комнате приглушено до предела. В глубине души мне это очень нравится. Я как бы возвращаюсь в свое детство. Хочется, чтобы мне почитали вслух "Красную Шапочку", и я знаю, если буду послушным, мне дадут медовые конфетки - такие вкусные, пухлые, круглые, покрытые кристалликами сахарного песка и с жидкой начинкой.
Да, как когда-то... Тогда еще бандиты, убийцы и полицейские для меня не существовали.
Я слышу, как хлопает дверца машины. По той элегантной манере, с какой скрежещет гравий под ногами, догадываюсь, что через минуту в мое жизненное пространство (если так можно назвать нынешнее мое состояние) ввалится Берю.
И действительно, его голос заставляет дрожать оконные стекла:
- Так, значит, заболел наш баловник?
Фелиция уже успела сообщить в Контору это пренеприятное известие.
Толстяк вдвигается в комнату. Сегодня он похож на испорченный зуб. Двести граммов синего под глазом, нижняя губа треснула и вспухла, физиономия небрита, карман плаща оторван и болтается. Его галстук, обычно похожий на веревку, теперь напоминает разорванную велосипедную шину.
- Значит, чувствуешь себя разбитым? - сердечно спрашивает он.
- Этот вопрос скорее следует задать тебе, Толстяк! Трудно подобрать слова, чтобы описать твою физиономию.
Он снимает истрепанную ветрами и заляпанную жиром бесчисленных стоек шляпу.
- Да, сегодня я не в форме.
Все ясно, он опять вляпался в какую-то историю, можно и не продолжать.
- Ладно, хватит хныкать, выкладывай, какая катастрофа над тобой пронеслась?
- Да так, чепуха!
- Говори, я оценю!
В рассеянности он кладет шляпу на мою постель.
- Положи ее на пол. Мне и так хватает микробов в глотке, а из-за твоей бактериологической бомбы меня и вовсе прямиком отправят на кладбище.
Не без внутреннего протеста он подчиняется и умоляюще канючит:
- Можно присесть, а то ноги гудят.
- Садись.
Кресло под Толстяком в ужасе прогибается, и одна из пружин истерично вопит.
- Так вот, - запевает Берю. - Вчера я застрял у Адели...
- Какой Адели?
- Ну, у консьержки в том доме, ну, у той, где...
- Понял, валяй дальше!
- Мы болтали с ее мужем. Кстати, он работает ночным сторожем на фабрике тертого сыра, представляешь?
- Без отступлений и ближе к делу! - отрезаю я. - Дальше!
- Как это без отступлений? Ты что, перегрелся? Ах, ну да... у тебя температура! Словом...
Толстыми пальцами с ногтями в трауре он слегка дотрагивается до синяка под глазом.
- Словом? - тороплю я.
У Толстяка явно туго варит котелок. Похоже, не повредит как следует его встряхнуть, чтоб мозги встали на место, - иногда помогает!
- Ее муж - бравый парень. Получил производственную травму, нога деревянная, знаешь, такая, отстегивается... Ночью хранит под кроватью...
- У него нога деревянная, а у тебя башка, идиот чертов! Будешь ты наконец говорить или нет!
- Как я могу доложить о ситуации, если ты меня все время перебиваешь? У тебя, я заметил, просто мания вставлять дурацкие шуточки, когда мы с Пино представляем свои доклады.
- Протест отклонен! Продолжайте, инспектор...
Он облизывает нижнюю запекшуюся губу языком, похожим на квач для чистки унитазов.
- Значит, я сажусь в засаде, как ты мне велел. Ну, мы болтаем о том о сем. Супруги, естественно, любопытствуют по поводу своего жильца и что я, собственно, тут делаю, почему да как. Но я умело обхожу их вопросы. Наоборот, задаю их сам. Узнаю, что малый не работает, был функционером в Африке и живет на улице Баллю всего пару лет. Его падчерица покидает дом редко, и только в кресле-каталке. И муж Адели даже помогает иной раз спустить ее с третьего этажа. Что, это, скажешь, тоже не имеет значения? вопрошает он с иронией.
Горло болит все сильней и сильней. Когда я глотаю, такое ощущение, будто в глотке ковыряют рашпилем.
- Примерно в одиннадцать вечера выходит из дома твой Аква. Я тут же беру себя за руку и веду спокойненько за ним, как будто на прогулку вышел. Словом, делаю вид, что мне на него наплевать... Он направляется пешком к площади Трех святых. Мы на улице Бланш, ориентируешься?
- Только не надо мне рисовать карту Парижа!
Сукин сын! Он словно нарочно заставляет меня встревать, чтобы проверить, насколько сильно болит моя глотка.
- Вдруг появляется такси, которое следует к площади Бланш, свободное, как назло! Аква делает знак. Такси останавливается, он садится - и привет, мамаша! Я чуть не сожрал свою шляпу от досады! Ну что тут делать? На горизонте больше ни одной машины, стоянка такси за полкилометра... Я понял, что потерял его, - тут ничего не попишешь - и решил возвратиться в засаду.
Как жаль! - криво усмехаюсь я.
- А что бы ты сделал на моем месте, а? Скажи, раз такой умный! жалобно оправдывается Берю.
Да, действительно, что тут поделаешь! В нашей работе, проклятой, как мы сами, такое случается: тип, за которым следишь, вдруг прыгает в машину и был таков, а на горизонте больше ни одной тачки.
- И во сколько он вернулся?
- В три утра!
Я озадачен.
- Интересно! А еще такой правильный старичок! Мастер нравоучительной проповеди!
- Вот и я говорю... Мы поджидали его, Адель и я, играя в карты. Эта подлюга выиграла у меня тысячу франков! Ей бубны будто сами в руку лезли. А у меня четыре короля! Потом выложил четыре дамы! Твою мать! Я уж не говорю о четырех валетах, и еще...
- Рассказывай дальше!