– Ты должен прислушаться к песне, – говорил фон Аш. – Каждый хороший клинок поет по-своему. Как только ты ясно услышишь его песню, так научишься и драться, ибо в песне вся его суть. Мечи куют не для того, чтобы ими украшали стены или поднимали в знак победы и превосходства, их создают рассекать плоть, кости и жилы, убивать. Это – не приложение к мужественности, не выражение твоего «я». Это орудие убийства. В лучших случаях меч борется с несправедливостью и убивает ее. Если эта точка зрения кажется тебе сомнительной, сынок, – я не предполагаю, что ты сразу начнешь претворять ее в жизнь, хотя бы просто признай, что это истина – то лучше тебе отказаться от клинка навсегда. Фехтование – подлинное искусство, но вершины своей оно достигает лишь в вопросах жизни и смерти.
Мне казалось, что именно такой благородной судьбы, борьбы против хаоса, достоин Ворон-меч, наш заслуженный родовой клинок. На протяжении веков не многие интересовались этим странным древним мечом, по чьему длинному лезвию бежали таинственные руны. Подобный интерес даже считался постыдным. Несколько безумцев, кого по причине этого неуемного любопытства не назовешь достойным примером потомкам, находили мечу странное применение. Об этом писали в миренбуржской прессе прошлого века. Один, выдававший себя за легендарного маньяка по прозвищу Красноглазый, устроил настоящую бойню, заколов мечом по крайней мере тридцать человек, а затем скрылся. Некоторое время в этом подозревали фон Беков – здесь всем известна история семейства альбиносов. Но преступника так и не поймали. О нем потом писали в бульварных романах тех лет, словно о Джеке-потрошителе, Фантомасе и Джеке-прыгуне.
Это тоже часть нашего грубого кровавого прошлого, так что мы старательно пытались забыть и о самом мече, и о легендах о нем. В заброшенных, опустевших залах замка Бек не осталось почти никого, кто бы помнил. Лишь несколько слуг, слишком старых, чтобы отправиться на войну или переехать в город. Ну и, конечно же, книги.
Когда пришла пора овладеть мечом, о котором я так мечтал, фон Аш обучил меня его главным песням, ибо этот клинок был особенным.
Сталь обладала невероятным резонансом: при каждом взмахе и повороте руки клинок вибрировал, как живой. Словно идеальный музыкальный инструмент. Он пел в движении. И направлял меня. Фон Аш показал мне, как с ним обходиться и, лаская незаметными движениями пальцев и кисти, извлекать песни – стоны ненависти и презрения, сладчайшие кровожадные гимны, меланхолические думы о давних боях и возмездии. Но никаких песен о любви. Фон Аш сказал, что сердце у клинков – большая редкость.
Так что неблагоразумно полагаться на их верность.
Равенбранд, как мы его называли, был длинным мечом из черной стали, с необычным лезвием в форме узкого листа. Семейная легенда гласила, что его выковал брат Корво, венецианский оружейник, сочинивший известный трактат об оружии. Правда, если верить другой легенде, этот Корво (Кузнец-Ворон, как назвал его Браунинг) клинок где-то нашел, а выковал лишь рукоять для него.
Некоторые считали, что меч принадлежал Сатане. Другие же говорили, что он и есть сам дьявол. В поэме Браунинга описывается, как Корво отдал душу, чтобы вернуть клинок к жизни.
Я мечтал когда-нибудь отправиться в Венецию, прихватив с собой Равенбранд, и узнать, есть ли в этой истории хоть капля правды. Но фон Аш уехал и более не вернулся. Отправился на поиски какого-то особенного металла, который надеялся найти на острове Морн.
Стоял август 1914 года, самый первый месяц войны – я так хотел поучаствовать в ней, но не вышел летами. Я слушал рассказы вернувшихся домой ветеранов, юнцов лишь немногим старше меня самого, и размышлял, как может закончиться подобная война.
Братья мои погибли – загнулись от заразы, или же их разнесло в клочья в какой-нибудь безымянной дыре. Из близких родственников остался лишь древний дед; он нежился в безопасности на окраинах Миренбурга, в Вельденштайне. Во взгляде его огромных выцветших серых глаз ясно читалось: во мне погибло все, ради чего он трудился. Через мгновение он взмахнул рукой и отослал меня прочь. А позже даже отказался позвать к смертному одру, чтобы проститься.
Меня призвали в армию в 1918 году. Я поступил в пехотный полк, где когда-то служил мой отец, получил звание лейтенанта и почти сразу отправился на Западный фронт. Война тянулась достаточно долго, чтобы успеть понять, насколько она жестока и глупа. Мы практически не обсуждали то, чему стали свидетелями. Иногда казалось: миллионы голосов взывают к нам с ничейной земли, умоляя избавить их от боли. «Помогите, помогите, помогите!» – стонали они. По-английски. По-французски. По-немецки. По-русски. Голоса жителей дюжины разрушенных империй. Они кричали при виде своих вывалившихся наружу кишок и оторванных конечностей. Умоляли Бога избавить их от боли. Помиловать их, даровав смерть. Мы понимали, что вскоре и наши голоса могут влиться в этот хор.