Если честно, это произошло вскоре после того, как нам обоим все это наскучило, потому что мы знали, что здесь предел возможностей исчерпан. Все останется, как было раньше. Новая запись будет такой же, как предыдущая, то же самое и с фильмами. Три баллады — одна вещь в среднем темпе, одна — быстрая, ну и одна — помесь блюза с бути, как правило, для заглавной песни. Короче говоря, скучища. Я сказал Стоуллеру: «Если мне придется писать еще одну такую песню, как «Король–креол», то я просто перережу себе глотку, а перед этим — им всем». Ну, мы обсудили это — не может ли быть так, что мы собираемся выбросить станок для печатания денег? И я сказал: «Знаешь, что? А давай–ка и в самом деле его выбросим!» Потому что мы, черт возьми, собирались делать историю, а они — просто заработать очередной грош тем же путем.
Сессии проходили гладко. Лебер и Стоуллер принесли три отличные песни (четвертая в фильм не вошла), для записи которых впервые были приглашены опытные сессионные музыканты, чтобы добиться «полуаутентичного» звучания диксиленда. По–видимому, двумя самыми интересными песнями были написанная Беном Вайсманом и Фредом Вайсом «Crawfish» (дуэт с ритм–энд–блюзовой певицей Китти Уайт, великолепно изобразившей уличную торговку) и «Trouble» Лебера и Стоуллера — блюз в духе Мадди Уотерса, по идее цинично–насмешливый, но спетый Элвисом с какой–то неукротимой свирепостью. С точки зрения Джерри Лебера, «Trouble» была песней примерно того плана, что и «Black Denim Trousers». Обе они были забракованы, и единственные, кто воспринял их серьезно, были «Ангелы ада» и Элвис Пресли. Полагаю, с нашей стороны это было малость нечестно. Знаете, когда человек поет: «Ба–бум, ба–ба–бум! Если ты ищешь неприятностей, то ищи меня», в этом есть что–то смехотворное. В том смысле, что, когда это поет человек вроде Мемфис Слима или Джона Ли Хукера, это звучит как надо, но нам казалось, что Элвису тут делать нечего. Но я могу быть терпимым. Как был терпимым ко мне Максвелл Дэвис (руководитель ритм–энд–блюзовой группы и аранжировщик), когда я впервые вошел в студию — белый парнишка с 12-тактным блюзом — и он мне сказал: «Это хорошая вещь». А ведь мог бы и сказать: «Это полное дерьмо, ты ни черта не понимаешь». Но это такая терпимость с легкой насмешкой. Так что когда мы только начинали работать с Элвисом, то именно такой настрой у нас и был. Нам казалось, что это звучит забавно, но, как ни странно, массовый слушатель воспринял это по–другому. Разница между поколениями и культурным багажом. В общем, они на это купились».
Работа в студии заняла всего два дня. В принципе музыка не особенно зависела от сценария: хотя герой Элвиса по фильму был нищим певцом, пытавшимся пробиться наверх, его вполне можно было оставить боксером (как в книге Роббинса), что только бы придало повествованию драматизма.
Готовясь к съемкам, Элвис прочитал книгу очень внимательно и был намерен выложиться на все сто, поскольку, как он сказал Алану Фортасу, это могла быть его последняя роль в кино. Вместе со своей новой подружкой Китти Долан он штудировал текст сценария и с тревогой рассуждал о том, во что может вылиться его двухлетнее отсутствие на сцене. Режиссером фильма был 69-летний венгр–эмигрант Майкл Кертиц, работавший в кино с 1919 года и снявший такие значительные картины, как «Касабланка», «Милдред Пирс» и «Молодой человек с рожком». Поначалу он не понравился Элвису — особенно когда со своим жутким венгерским акцентом потребовал, чтобы тот подстриг бакенбарды и похудел на пятнадцать фунтов. «С Кертицем лучше не валять дурака, — предупредила его Джен Шеперд, игравшая сестру героя Элвиса. — Он запросто может выставить тебя на посмешище». Однако на самом деле, о чем бы Кертиц ни попросил Элвиса, тот был готов ответить: «О'кей, вы у нас главный». Сам же Кертиц впоследствии признался, что сначала Элвис показался ему «просто очень тщеславным типом», но вскоре после начала работы резко изменил свое мнение: «Нет, это очень приятный парень, и из него получится замечательный актер».
«Я познакомился с Элвисом, когда мы поехали к врачу для осмотра перед подписанием страхового полиса. Я сидел в кабинете, и тут он вошел со своими друзьями из Мемфиса… Потом мы проработали с ним вдвоем целую неделю, поскольку готовили открытие шоу. Он был молодым и беззаботным, словно мальчишка в кондитерской лавке, веселым и открытым. Неподалеку от съемочной площадки был маленький дешевый магазинчик, и как–то утром я нашел у себя на столике в гардеробной серьги и маленькие браслеты — целую кучу дешевой бижутерии. После этого я стал называть его Последним из великих мотов.