Они встречались почти каждый день, даже по будням. А в те дни, когда им не удавалось увидеться, они подолгу разговаривали по телефону — пока ее дядя и тетка не требовали освободить линию. В какой–то момент ее отец попытался было положить конец этим встречам, но в итоге ее семья «полюбила его почти так же, как любила я. Они видели, что я отношусь к нему очень серьезно, а он всегда был таким вежливым, воспитанным. Они поняли, что у нас все по–честному, и доверяли нам. И очень скоро он по–настоящему вошел в нашу семью».
А миссис Пресли стала для Дикси второй матерью, и дом на Алабама–стрит стал ее вторым домом. Иногда мистер Пресли заходил за ней после школы, и они вместе шли к ним домой — чтобы встретить Элвиса с работы. Иногда, когда мистер Пресли был не в настроении вести автобус, Дикси садилась за руль. «В те дни это было очень необычно, и моим родителям это явно не нравилось, но я ничего дурного в этом не видела». Она частенько встречалась и с миссис Пресли — самостоятельно, без Элвиса. Как–то раз они вдвоем сходили на презентацию в «Стэнли Продактс», а то просто сидели и болтали. Конечно, у них был один главный предмет общего интереса, но и другие их интересы тоже совпадали. Миссис Пресли делилась с Дикси своими рецептами, время от времени они вместе ходили за покупками, все время стараясь найти что–то особенное для Элвиса. Дикси считала миссис Пресли самым теплым, добрым и щедрым человеком на свете: «Мы с ней стали настоящими подругами. Мы перезванивались, болтали обо всем — и неважно, был в это время Элвис рядом с нами или нет. Нам с ней было хорошо вдвоем». Но даже в свои пятнадцать лет Дикси поняла, что семья Пресли очень отличается от ее собственной семьи, как минимум в двух аспектах. Первый касался роли в семье Вернона. Возможно, потому, что его поведение значительно отличалось от поведения и образа жизни ее отца («Отцу всю жизнь приходилось трудиться, и это была физически тяжелая работа»), пассивность Вернона так ее поражала. «Он всегда был очень добр, никогда не пил, прекрасно себя вел, видно было, что он очень любит свою семью, очень ей предан, но он выглядел каким–то аутсайдером. Действительно, он держался особняком, отдельно от дуэта… Элвис и миссис Пресли. Я понимаю, это звучит странно, но мне казалось, что они так любили и уважали друг друга, что на его долю оставалось совсем немного. Выглядело так, что Элвис был на месте отца, а тот на месте маленького мальчика».
Второе отличие касалось их отношения к окружавшему миру. Семья Локов видела мир открытым, дружелюбным, безопасным. Семья была большой, у них было много знакомых по церковной общине, и Дикси привыкла к тому, что у них масса друзей, которые могли заявиться в дом без предупреждения и в любое время (и верно: телефона–то у них не было). А Пресли, она это чувствовала, относились к миру с опаской. Друзей у них было мало, а Элвис, похоже, ни с кем, кроме своих двоюродных братьев, и не общался. «Казалось, у него не было ни школьных приятелей, ни кого–то, кто жил бы по соседству, хотя он полностью влился в наше окружение. А миссис Пресли была очень стеснительной — может быть, ей казалось, что она как–то не так выглядит, что у нее не та прическа или она не так одета. У нее была пара приятельниц в Лодердейл–кортс, а у одной из них была дочка, которая, как я потом поняла, считала, что Элвис предназначен для нее. Как–то вечером мы все сидели на крыльце, и пришла эта девушка — она была очень хорошенькая. Она заявилась попросту, как к себе домой, и я сразу напряглась. А миссис Пресли говорит: «А не попить ли нам чаю со льдом?» При обычных обстоятельствах я бы просто пошла и приготовила этот чай, но в тот раз я и слова промолвить не успела, как девушка встала и говорит: «Я сейчас сделаю». И ушла в кухню. И тут — я этого никогда не забуду — миссис Пресли повернулась ко мне и сказала: «Извини, что так получилось, но почему ты позволила ей это сделать? Никогда больше так не поступай. Это твой дом — такой же, как дом Элвиса. И в следующий раз веди себя соответствующе».
Мы с ней стали так близки, что и Элвис начал себя вести со мной так, как он вел себя с матерью — обнимал при ней, говорил всякие нежности, рассказывал то, что прежде он рассказывал только матери, а я думала: «Ох, пожалуйста, не надо так».