Подобные казусы, подробно расписанные в прессе, расширили аудиторию Пресли, однако его слава подпитывалась именно концертами. Обладая врожденным чувством сцены, он, следуя примеру певцов ритм-энд-блюза с Бил-стрит, не мог петь просто так, без всякой зрелищности. Однако это была не тщательно продуманная стратегия, а просто невозможность петь неподвижно, если верить Стиву Шоулсу: «Даже во время прослушивания песни, которую мы только что записали в студии, он не мог удержаться, чтобы не пританцовывать и не дергаться во все стороны, в точности как на сцене». Его музыканты тоже говорят о его непосредственности: он никогда не исполнял одну и ту же песню одинаково, ломая традицию, по которой каждый концерт тщательно продумывался, а каждое движение выверялось.
Непосредственность была одним из главных преимуществ Элвиса в глазах юной публики, наэлектризованной чувственностью его жестов. «Меня словно током бьет, — признавался он Джун Джуанико, одной из своих девушек. — Это почти как заниматься любовью, но еще сильнее. <…> Иногда у меня такое чувство, будто сердце сейчас разорвется». Истерия, разыгравшаяся за несколько месяцев до того в Джексонвиле, скоро стала обычным делом. Девушки не скрывали сексуальной природы своего обожания певца, намеренно надевавшего облегающие брюки и беззастенчиво поглаживавшего себя между ног во время песни, — и на этот лукавый жест отзывались пронзительными воплями. Вместо обычных автографов фанатки Элвиса давали ему подписать свои трусики, старались поцеловать его, оцарапать, укусить.
Организаторы концертов очень скоро поняли, какую выгоду можно извлечь из такой реакции. Они даже намеренно ее поддерживали, выпуская в начале программы несколько певцов «для разогрева». С весны 1956 года буйства стали частью спектакля, так что Элвису редко удавалось добраться до конца программы. В большинстве случаев Atomic Powedered Singer («певец с ядерной энергией»), как прозвал его полковник, старающийся быть современным, был вынужден бежать через двадцать минут, после полудюжины песен, в то время как его поклонниц, рвавшихся на сцену, оттаскивала служба безопасности.
В первое время Элвиса забавляло это родео, которое он сам провоцировал своими шутками — он мог даже крикнуть в разгар концерта «Fuck you very much!», уверенный в том, что его ляпсус покроют вопли девчонок. «Спорим, что я рыгну на сцене, а они всё равно будут вопить?» — заявил он однажды Гордону Стокеру и перешел от слов к делу.
Однако это обожание приняло такой размах, что вскоре стало уже не смешно. Певцу и его аккомпаниаторам даже пришлось подчиняться драконовским мерам безопасности. Вместо концертов в раскрепощенной обстановке, за которыми издали наблюдала горстка «секьюрити», начались выступления за полицейским кордоном. С течением времени полковнику даже пришлось предусматривать всё более изощренные отвлекающие маневры. В зависимости от обстоятельств он настаивал на присутствии телохранителей, а то и нанимал двойника, который увлекал поклонниц к главному входу, тогда как Элвис ускользал в гримерку через другую дверь; в иных случаях он размешал всех музыкантов из оркестра в разных отелях, надеясь запутать следы и сбить с толку неистовых девчонок, или же нанимал грузчиков, которые как ни в чем не бывало несли диван, а на нем, под брезентом, лежал Элвис. Этими уловками Паркер потом поделится с агентом «Битлз» — во время первых гастролей в США английской четверки.
Том Паркер упивался бурлескной атмосферой этого эстрадного цирка, словно вновь попал в балаган своей юности, когда он выдумывал самые несусветные уловки, чтобы облапошить зевак. Курьезы, рассказы о которых он ловко вворачивал в интервью журналистам, поддерживали интерес со стороны прессы, старательно делавшей из Пресли публичного человека. Вершиной медиакомпании стало его появление весной 1956 года в комиксах о приключениях Чарли Брауна и Снупи, вышедших из-под пера Чарлза Шульца.