Уважая Елагина за его правдивость, порядочность и широкую образованность, она была связана с ним и чисто литературными делами: Елагин, совместно с другими придворными, помогал ей переводить "Велизария" Мармонтеля. Императрица почитала его как самого трудолюбивого переводчика; он в своё время перевёл многотомный роман Прево "Приключения маркиза Г.", перевёл мольеровского "Мизантропа" и даже, подражая своему учителю Сумарокову, пробовал кропать стишки, иногда повергая их на суд Екатерины.
Однако за последнее время, с тех пор как Елагин был посвящён в масоны, а затем он стал приглашать Калиостро в свой дом на медиумические сеансы, отношение к нему Екатерины заметно охладело.
Калиостро, этот ловкий проходимец, после странствований по Южной Франции, Италии и Мальте попал в Митаву, а затем и в Петербург. В качестве якобы врача и алхимика он сначала занимался изготовлением жизненного эликсира и добыванием из ртути золота посредством философского камня. Впрочем, золото, и в довольно большом количестве, он добывал отнюдь не с помощью философского камня, а от продажи жизненного эликсира и через наглый обман слишком доверчивых своих знакомцев из столичной знати.
В число обманутых русских простофиль первым попал Елагин, а за ним и блестящий екатерининский вельможа - Александр Сергеевич Строганов.
Екатерину особенно раздражала та печальная действительность, что близкие ей люди, поклонники великих энциклопедистов, были столь бесхарактерны и беспринципны, столь слабы в рациональном способе мышления. "В них никакие Гельвеции, никакие Вольтеры, - думала она, - не смогут искоренить мистических настроений. Такие люди всегда стремятся за пределы возможного, поддаются фантастическим бредням о других мирах, якобы населённых душами людей умерших, с коими можно вступать в сношения через особо избранных людей, вроде Калиостро, Сведенборга, Сен-Мартена и прочих чудодеев".
Екатерина с душевной горечью думала об этих так называемых образованных русских людях высшего общества, легко попадающих из настроений мистических в лапы ловких мистификаторов.
Через зал величественно и неспешно нёс свою фигуру граф Никита Иваныч Панин. В его опущенной левой руке портфель красного сафьяна с золотым гербом. Сановник, отыскивая царицу, бросал взоры направо и налево. Вот он увидел её и, не изменяя горделивой поступи, а лишь чуть-чуть ускорив шаг, направился к императрице.
- А, Никита Иваныч!.. Добро пожаловать к нашему шалашу, поторопилась сказать Екатерина, косясь на красный, иностранной коллегии, портфель.
- Во-первых, - целуя изящную надушенную её руку, проговорил Панин. Во-первых, прошу прощения, Екатерина Алексеевна, что я по необходимости нарушил ваше рандеву с друзьями.
- В чём есть сия необходимость? Неотложные дела? - и царица снова покосилась с неприязнью на портфель. - Турция? Франция?
- И Турция и Франция, Екатерина Алексеевна. И ежели вы милостиво разрешите мне... - начал Панин, приготовившись открыть портфель.
Но Екатерина, коснувшись веером его руки, произнесла официальным, лишь слегка и с натугой подогретым тоном:
- Граф, только не здесь. Решать дела я привыкла у себя в кабинете, где скоро имею быть.
- Прежде всего я пекусь об интересах России, мадам...
- Я тоже, граф, - сухо сказала Екатерина.
Движением губ выразив на лице лёгкую гримасу досады, граф холодно поклонился и с подчёркнутой поспешностью отошёл прочь от Екатерины.
Царица была довольна тем, что ей представился случай несколько принизить в глазах посторонних своего давнишнего противника. Сложное чувство таилось у неё к этому гордому, умному и просвещённому человеку, первому сановнику империи и воспитателю её сына Павла. Он помогал ей войти на ступени трона, и за оказанную помощь она оставалась неизменно признательной. Но этот же самый Панин, опираясь на свою партию, мечтал лишить её престола в пользу малолетнего Павла. Унизительный для Екатерины торг вёл с ней Панин накануне самого переворота, жертвой которого стал царствовавший в то время Петр III. Под личиной доброжелательства и дружбы всесильный Панин собирался не более не менее - превратить её в послушную ему куклу на троне.
- Я мыслил бы, - говорил тогда Панин, - императором быть Павлу Петровичу, возлюбленному вашему сыну.
- А я, при малолетнем сыне моём, регентша?
- Да, государыня, - отвечал Панин твёрдо.
Как?! Ей быть регентшей при сыне, чтоб, когда он возмужает, навсегда утратить власть? Нет, никогда этого не будет, ни-ко-гда!
- Я так несчастна, так унижена своим супругом, что для блага России готова скорее быть матерью императора, чем оставаться супругой его, - с горечью ответила Екатерина и заплакала.
Екатерина всегда будет помнить, как Панин упал к её ногам, стал утешать её, стал целовать ей руки. Каждый поцелуй его был для Екатерины поцелуем Иуды. И она тотчас решила припугнуть Панина, в прах разбить его дерзкие мечтанья.
- Но... милый друг мой, Никита Иваныч, - сказала она, - у меня единая надежда на бога, на вас и на преданную мне гвардию. Да, да, на гвардию...
Она видела, как властный царедворец весь внутренно сжался. Карта его была бита. Да, Екатерина опиралась, с помощью братьев Орловых, на многочисленную гвардию; Панин - лишь на десяток-другой сановитого дворянства.
Такого коварного поступка она вовеки не могла простить Панину. Но ведь он главный механик всего государственного аппарата, он влиятельнейший из вельмож, он мудро руководит внешней политикой, с его мнением считается Европа. Словом, в то время Панин много значил для дела Екатерины. Однако это было десять лет назад, а теперь... Теперь престол Екатерины крепок и незыблем, "бразды правления" она сама научилась держать в своих руках, а наследник престола Павел ещё слишком юн и лишён необходимых качеств в опасной борьбе за власть. Он никогда не посмеет да и не сможет - свергнуть мать с престола. Ему не на кого опереться, и никакие Панины не в состоянии помочь ему.