Сбитенщики, пирожницы, лоточники, что "под брюхом лавочку носят", сновали между крестьянами.
- А вот сбитню горячего!..
- Кэ-эпчёной рыбы!.. Сиги-и, стерляди! Кэ-эпчёной рыбы!
- Пирожков крупчатых, пирожков!
Мужики облизывались, сплёвывали, крутили бородами - им не до пирожков: эвот полдни скоро, а рабочего народу нисколь не убывает... Чего ж это хозяева-то не идут?
Но вот подъезжают, подходят приказчики, мелкие подрядчики. От артелей отделяются старосты, вступают в торг с нанимателями. Торг идёт и час, и два. Старосты божатся, бьют себя в грудь, указывают руками на артель: "Да ты, милый, глянь, какие молодцы-то!.. Да они чёрта своротят... Прибавляй, не обижай землекопов-то..."
Староста Пров Лукич сбавляет по полтине, подрядчик прибавляет по гривеннику. "Тьфу ты, скупердяй!" - плюёт староста и отходит к своим посовещаться. Подрядчик, насулив обидно малую цену, идёт дальше.
Тогда вся артель кричит ему:
- Стой, стой!.. В согласьи мы... Эх ты, сквалы-ы-га! Время зря проводить не охота, а то бы...
- А не хотите, как хотите. На ваше место тыщи набегут... Только свистни! - Подрядчик, в синей чуйке, нахлобучивает картуз со светлым козырём и машет мужикам рукою: - Ладно, шагай за мной, ребята!
- Айда, братцы! - И вся артель в тридцать человек зашевелилась.
Артельная стряпуха, курносая, толстощёкая, изрытая оспинами Матрёна, взвалила на загорбок мешок с добром, продела руки в лямки, приготовилась идти.
- Будите рыжего-то. Ишь, чёрт, храпит, словно у себя на полатях! Эй, Матюха, вставай, дьявол!
- Да никак он нажравшись! Три ему уши хорошенько. Митька, Митька!
Двинулись, расталкивая толпу локтями. Рыжебородого пьяного Митьку ведут под руки; глаза у него закрыты, он с трудом переставляет ноги.
Вот на паре вороных подъехал в великолепном экипаже крупнейший столичный подрядчик Барышников. Не вылезая из фаэтона, он отдавал приказания двум подбежавшим к нему приказчикам:
- Вы, ребята, за рублём не гонитесь. Сулите цену настоящую - лучше стараться будут. Да и жрать станут посытней - глядишь, и хворости середь них помене будет. А то учнут животами маяться, работы не жди!
- Так-с, так-с, так-с, - подобострастно поддакивали приказчики. Число душ по спискам прикажете?
- Даже сверх можно! Плотников занадобится первой руки полсотни человек, второй - сотню. Каменщиков - человек триста пятьдесят, достальных по списку...
- Этак, Иван Сидорыч, восемьсот душ выйдет, - замечает один из приказчиков, - а подвалов-то у нас снято на четыреста...
- Ну, ежели на четыреста сняли, так туда и всю тысячу вбякать можно. Не господа, не подохнут!
Барышников приказал толстозадому кучеру (в клеёнчатой шляпе и в запашном, синего сукна, кафтане с талией под мышками) ехать к Казанскому собору, затем на угол Невского и Владимирской, затем на Сенную площадь и Никольский мост. Во всех этих местах пильщики, маляры, каменщики, чернорабочие каждый божий день терпеливо ожидают найма. Барышников велел своим многочисленным десятникам завербовать не менее двух тысяч человек. Он участвовал в постройке огромного дворца* для графа Григория Орлова, а также в облицовке гранитом берегов Мойки.
_______________
* Мраморный дворец на набережной Невы, вблизи б. Троицкого
моста. Дворец подарен был Екатериною фавориту своему Григорию Орлову.
В позапрошлом году от строительных работ Барышников положил в карман сорок тысяч чистоганом, в прошлом - шестьдесят, а нынче, "ежели божья воля будет", собирается он нажить не менее сотни тысяч. Да ещё откупа приносили Ивану Сидорычу огромные доходы. Теперь он был по-настоящему богат.
С тех пор как продал он земляку свой питерский трактир, Барышников заметно пополнел, как будто стал выше ростом; он записался в купеческую гильдию, со вкусом одевался в немецкое платье, имел для выезда карету и четвёрку кровных лошадей, снимал хорошую квартиру. Теперь Иван Сидорыч больше походил на богатого провинциального помещика, чем на бывшего прасола и дельца, во время Семилетней войны ограбившего фельдмаршала графа Апраксина.
Его неотвязно обольщала мысль заделаться помещиком, быть неограниченным владельцем живых душ. Но, при всём своём богатстве, он оставался человеком низшего сословия, что лишало его права приобрести на своё имя землю с крепостными крестьянами.
Впрочем, закон строг и незыблем лишь для сирых и смиренных, богатому же да нахрапистому человеку всякий закон не трудно обойти. В конце концов Барышников может скупить сколько угодно земли и сколько угодно мужиков не лично на себя, а на любое подставное лицо. Уж кому-кому, а Ивану-то Сидорычу Барышникову найти для такой роли верного человека не составляло труда: ему вся знать знакома, даже есть кой-какая зацепка и при дворе.
2
День был праздничный, солнечный. Возле Синего моста любопытства ради чинят променад петербургские щеголи: канцеляристы из коллегий, стряпчие, молодые офицеры, приказчики-гостинодворцы, заезжие помещики с жёнами и прочий праздный люд.
У Синего моста стоят шеренгой желающие наняться в услужение: толстобрюхие, румяные повара при фартуках и в белых колпаках, конюхи в безрукавках и начищенных сапогах, бородатые дворники с метлами. Вот отдельная группа чисто одетых, подтянутых, бритых, припудренных молодцов. Это - лакеи. Они нагло и презрительно посматривают на проходящих скромных барынек, но пред светскими господами, подъезжающими на рысаках, вытягиваются в струнку, отвешивают манерные поклоны, придавая своим лицам рабски покорное выражение.
- Послушай, как тебя... Выйди! - манит мизинцем, вылезши из кабриолета, знатный барин.
Лакей стремительно вырывается вперёд, останавливается - руки по швам - перед господином, чуть набок склоняет голову, весь превращается во внимание. Слух его ловит несколько небрежно брошенных вопросов: