На лысую голову, на жирный, в складках, загривок Билова старый солдат льёт из ведра холодную воду. Билов отфыркивается, бормочет: "Боже мой, боже мой, подобный крепость потерять... Я никогда не питал надежды на этот франт Падуров, но... крепость!" И закричал истошно:
- Елагин! Где полковник Елагин?
А полковник в это время подбежал с горстью верных солдат к самому краю вала, выхватил пистолет и страшным, лающим голосом командовал:
- Залп! Залп!
Солдаты, три офицера и Елагин стреляли вниз, в дым, прицеливаясь по буйным крикам осаждающих.
- Забей пули! Сыпь на полку порох! Залп! Залп!.. - кашляя и плача от едкого дыма, командует Елагин.
Вот снизу, из клубов густого дыма, ударил ответно дружный залп, два солдата упали, остальные, оробев, скатились с вала.
По тесовой, поросшей лишайником крыше каменного дома Елагина бесстрашно сновала приземистая комендантша. В мужских бахилах, в короткой старой юбчонке, в овчинной кацавейке и порыжевшей солдатской шляпе, она со старым денщиком торопливо устилает верблюжьими кошмами обращённый к пожарищу скат крыши. В воздухе жарко, как в печке.
- Давай воды! Давай воды! - подбежав к торчащей над крышей пожарной лестнице, сколоченной из жердей, звонко кричит комендантша, обливаясь потом.
Кухарка, два солдата и чернобородый конюх таскают из колодца воду, ведро за ведром подают наверх. Комендантша всё позабыла - что с мужем, что с сыном, что с дочерью, с внезапно явившейся силой она хватает вёдра и, позвякивая связкой ключей у пояса, опрокидывает воду на крышу и снова швыряет вёдра вниз: "Давай, давай!.."
...Кругом треск, грохот, пламя, дымище. Вдруг гулко ударила пушка, а следом - крики, стоны, страшная брань. Это полковник Елагин, подтащив с солдатами пушку вплотную к горящим воротам, поджёг запал, пушка взревела и ахнула картечью в толпу ринувшихся на штурм пугачёвцев.
В Елагине нет страха, он больше не помнит себя. Туман или дым вокруг него, пожар или молнии, рёв пушек иль громовые раскаты, - всё спуталось в его сознании. Он был в состоянии мрачного бешенства.
- Пли! Пли! - исступлённо хрипел он, вперяя обезумевшие глаза в то ужасное и неодолимое, что было смертью. Мстительно вскинув кулаки, полковник скрипел зубами и, ничего не поняв, не успев даже почувствовать боли, рухнул на землю. Пронзённое массивное тело его было тотчас же подмято мчавшейся с диким рёвом конницей.
Началась резня. Всюду сверкают ножи, кинжалы, острия топоров. "Режь, бей, коли!" Страшные чернобородые, рыжебородые, усатые, бритые лица. Зубы стиснуты или злобно оскалены. В накалённых яростью глазах забвенье всего, чем перед тем жили, радовались и печаловались люди. Дым, огонь, лязг сабель, жалобное ржанье раненых коней, стоны падающих солдат... Штык порет сердце, выстрелы, выстрелы, визгливые выкрики, протяжные ругань, проклятия.
Солдаты побросали оружие - их сотни три - вскинули руки, кричали: "Сдаёмся, сдаёмся!"
...Комендантша, забыв семью и себя, стреляла через окно чердака по бегущим врагам. Возле неё три ружья и две пары пистолетов. Выстрелы метки, вот двое свалились - казак и татарин, за ними ещё и ещё.
Скачет Падуров, что-то кричит. Комендантша, хищно прищурясь, взяла его на прицел... Она стреляла без промаха. Но тут кто-то схватил её за волосы и поволок по узкой лестнице вниз: "А-а, ведьма чертячья!"
...И снова пронзительный, на всю крепость, голос Пугачёва:
- Де-е-тушки! Воинство моё! Пожар туши! Кое водой заливай, кое землёй забрасывай... спасай погреба с порохом. Государеву казну спасай! Рви огню голову!
Из конца в конец сотни глоток подхватывают: - Заливай! Государь приказывает!..
Дружной работой огонь сбили быстро. Ветер затих, воздух стал неподвижен. Дым помаленьку рассеялся.
Больше трёхсот пленённых солдат гнали пугачёвцы в свой лагерь, за полверсты от крепости. Пленным отрезали косы, привели к присяге, переименовали в "государевы казаки".
На крепостной площади, возле церкви, качались на виселице бригадир Билов и комендантша Елагина.
Вскоре из крепости прибыл в свой стан Пугачёв. Ему представили толпу пленных офицеров, приказчиков соляных складов, казначея, мелких торгашей. Среди пленных была и Лидия Фёдоровна Харлова с семилетним Колей. Их нашли на чердаке у просвирни.
Сотник Падуров не имел возможности даже перемолвиться с Харловой. Бледный, взволнованный, он стоял позади государя, сидевшего на табурете под деревом.
Пугачёв приказал всех офицеров и одного из приказчиков повесить. Иван Бурнов, набычась, подошёл к обречённым и погнал их в сторонку. Никто из смертников о помиловании не просил.
Пугачёв подал знак. К нему подвели Харлову и ощетинившегося, как зверёнок, Колю, за поясом у него - деревянный кинжал.
Лидия Харлова в чёрном платье с приставшей к нему сенной трухой. Она остановилась в пяти шагах от Пугачёва и, с омерзением взглянув на него, низко опустила голову. Левая щека её запачкана сажей, платье местами разорвано, обнажилось круглое белое плечо.
- Ну, здравствуй, красавица, - сказал Пугачёв, - кто ты, откуда и как попала сюда?
Падуров, встав лицом к Пугачёву, с волненьем сказал:
- Дозвольте, ваше величество... Это дочь коменданта Елагина со своим братом, вдова коменданта Нижне-Озёрной - Харлова. Прошу милости вашего величества отдать их под моё защищение.
Харлова взбросила голову, широко распахнула на Падурова глаза. Пугачёв сидел, чуть нагнувшись, оперев локоть о колено, и покручивал бороду.
- Негоже, полковник Падуров... - косясь то на Падурова, то на Харлову, проговорил он. - Да ты воином прибыл ко мне, али... бабьим заступником?.. Давилин! Прикажи отвести эту с мальчишкой в мою палатку, сказал он и, обратясь к остальным пяти пленным: - А вы будьте моим именем вольны, идите с богом по домам. На вас вины не зрю.
Из крепости утром прибыл сержант Николаев:
- Ваше величество! Деньги в сумме двух тысяч трёхсот семидесяти трёх рублей пересчитаны и опечатаны. Как изволите распорядиться?
- Дайте-ка нам с Падуровым коней, - приказал Пугачёв. - А ну, полковник, айда за мной в крепость казну принимать.
Подъехав к канцелярии, оба всадника соскочили с сёдел. Обиженный государем Падуров был хмур и зол. Пугачёв похлопал его по плечу и, подмигнув, сказал:
- Не хнычь... Крепость-то наша... Льзя ли, нельзя ли, а пришли да взяли! Так-то-ся, полковник. - Он сказал это столь задушевным голосом и столь милостиво при этом улыбнулся, что впавший в уныние Падуров сразу повеселел.