Зажглись люстры — начался антракт. Гил повернулся к отцу, надеясь, хотя и не ожидая, услышать его мнение. Амианте предпочитал держать свои мысли при себе. Уже в семилетнем возрасте Гил чувствовал, что суждения отца носили не общепринятый, почти недозволенный характер. Амианте — высокий и сильный человек — двигался медленно и осторожно, не затрачивая лишних усилий и поэтому не производя впечатление неповоротливости. Большая голова его, как правило, была задумчиво полуопущена, на широкоскулом бледном лице с маленьким подбородком и чувственным ртом часто блуждала печально-насмешливая улыбка. Амианте говорил мало и тихо, хотя Гилу приходилось слышать, как то или иное обыденное, казалось бы, обстоятельство вызывало у отца бурное словоизлияние, будто высвобождавшееся под давлением изнутри и внезапно обрывавшееся, иногда посреди незаконченной фразы. Но теперь Амианте молчал — Гилу оставалось только догадываться о его отношении к превратностям судьбы лорда Бодбозла.
Разглядывая публику, Гил заметил пару гаррионов в роскошных ливреях из сиреневых, алых и черных кожаных ремней. Охранники стояли в глубине зала у задней стены — человекоподобные нелюди, помесь насекомого, горгульи и обезьяны, неподвижные, но бдительные, с выпуклыми стекловидными глазами, не направленными ни на кого в частности, но следящими за всеми. Гил подтолкнул отца локтем: «Гаррионы пришли! Лорды тоже глазеют на марионеток?»
Амианте бросил быстрый взгляд через плечо: «Барчуки развлекаются».
Гил изучал зрителей. Никто не напоминал лорда Бодбозла, никто не излучал того почти ощутимого ореола власти и финансовой независимости, который, по представлению Гила, должен был окружать владетелей общественных служб и сооружений. Гил хотел было спросить отца, кого из присутствующих он считает лордом, но придержал язык, предвидя, что Амианте ограничится безразличным пожатием плеч. Гил переводил взгляд с одного ряда кресел на другой, с лица на лицо. Неужели никакого лорда или барчука не возмутила оскорбительная пародия — Бодбозл? Никто, однако, не выражал недовольства... Гил потерял интерес к этой проблеме. Может быть, безмолвные охранники посещали театр по своим соображениям, известным только им, гаррионам.
Антракт продолжался десять минут. Гил выскользнул из кресла и подошел к сцене, чтобы рассмотреть ее получше. Справа от авансцены висела полотняная штора; Гил приподнял ее за край и заглянул внутрь. В полутемной каморке сидел, прихлебывая чай, маленький человечек в каштановом бархатном костюме. Гил обернулся в зал: Амианте, поглощенный внутренними видениями, забыл о нем. Гил нырнул в каморку и задвинул за собой штору. Теперь он робко стоял, готовый в любой момент выскочить наружу, если человеку в бархатном костюме придет в голову его схватить. Почему-то Гил подозревал, что марионетки — краденые дети, которых пороли, пока те не начинали петь и танцевать, точно выполняя приказания кукольника. Такое представление о театре придавало спектаклю очарование леденящего ужаса. Но старичок в каштановом бархате приветствовал появление Гила вежливым кивком и, судя по всему, никого ловить не собирался. Осмелев, Гил подошел на пару шагов: «Вы — кукольник?»