Катька кивнула с посвященным видом, а я, будучи действительно чистым и даже девственным человеком в области бухгалтерского учета, так ничего и не поняв, отхлебнула кофе из чашки и, поставив ее на стол, прочла заглавие: «Тысячи их, абсурдных маленьких миров…»
Вечером после работы с противогазом на боку я поехала через весь город на занятия рава Карела. Как и в прошлый раз, с трудом отыскав улицу Рахель Имену, долго бродила в темноте по стройке, выискивая проход в переулок, и когда нашла наконец и вышла к дворцу мавританской архитектуры, то минут пять стояла, не двигаясь, смотрела, как волнуются и трепещут листья мощной пальмы у фонтана под театрально ярким светом из окон дворца. Потом взбежала по внешней, полукругом, лестнице на второй этаж и толкнула дверь.
Я опять немного опоздала. Пробралась к свободному стулу возле Гедалии и села.
Рав Карел — красивый, изящный, рокочущий и поющий — был сегодня в ударе.
— «Помни, что сделал тебе Амалек на пути, когда выходили вы из Египта. Как он встретил тебя на пути и перебил позади тебя всех ослабевших, а ты был изнурен и утомлен, и не побоялся он Бога…»
Я наклонилась к Гедалии и прошептала:
— А что, рав Карел повторяет «Первую битву с Амалеком»? Мы ведь уже прошли это…
— Видите ли, — шепотом ответил мне Гедалия, — много свежего народу на курс привалило, и рав Маркс счел целесообразным повторить лекцию… Это отрывок из «Второзакония»…
— «И вот, когда успокоит тебя Господь, Бог твой, от всех врагов твоих со всех сторон, — гремел голос рава Карела, — на земле, которую Господь Бог твой даст тебе в удел для владения ею, сотри память об Амалеке из-под небес, не забудь…»
Этой ночью трижды выла сирена. Трижды вскакивали, тащились в наше убежище, заклеивали дверную щель, наработанным уже движением натягивали противогазы. Ныло под ложечкой. Почему-то казалось, на этот раз — «скад» с газовой боеголовкой, и непременно в конце концов на Иерусалим, и уж как раз мы тут, на горе, на верхнем этаже… К тому же в этот раз случилось то, что давно должно было произойти: в кастрюльке для чая, поставленной на газ еще до тревоги, выкипела вода, кастрюлька обуглилась, повалил вонючий дым. Мы же были хорошо защищены противогазами и не чуяли ничего. Выскочили в черный дым, чад и ужас соседей — вопли, кашель, ругань, проветривание комнат до утра и так далее. Под утро задремали одетыми.
Утром я поплелась на работу, где у меня стали складываться довольно натянутые отношения с Христианским.
Дело в том, что накануне самым скандальным образом обнаружилось, что я вовсе не дамочка, набитая соломой.
Нафискалила Катька, которая вдруг, сведя воедино имя мое и фамилию, спросила на всякий случай — а не та ли я, чьи рассказы и повести читала она в мятежной своей юности там-то и там-то? Как же, как же, особенно ей запомнилась та повесть, помнишь, где баба рожает от другого… Читала в метро и ревела до станции «Орехово», потому что как раз в том году подумывала бросать Шнеерсона… Я кисло подтвердила — да, было-было, имело место…
У Яши сделалось такое сладкое лицо, что сразу стало очевидным — в фирме «Тим’ак» я не жилец. Минут десять спустя он попросил у меня на проверку редактуру очередной брошюры Иегошуа Аписа на тему Исхода из Египта. Исправил «проснулся» на «пробудился», «Ты давал нам все необходимое» на «Ты снабжал нас всем необходимым», и, мурлыча и оттягивая большими пальцами ремни портупеи, дружески посоветовал учиться чувству слова, хотя уж что там — на нет и суда нет, а жаль: писатель писателем, но ведь и русский язык надо знать…
Я поняла, что Яша вышел на тропу войны.
После работы решила заехать к Грише Сапожникову — посоветоваться. Тот, как обычно, сидел у себя в комнатенке в драной майке, отдувался и правил чью-то рукопись.
— Погоди, я оденусь, — он потянулся к талиту, висящему на гвоздике.
— Да ладно, не суетись, — сказала я. — Лучше посоветуй, как быть.
Гриша все-таки надел талит и с чувством исполненного долга почесал голое, поросшее кудрявыми кустиками плечо.
— Что, — спросил, — допек?
— Допек, — грустно подтвердила я.
Решительно вынув из стола бутылку водки, Гриша распечатал ее и налил себе в бумажный стакан.
— Произведения почитать просила? — строго спро- сил он.
— Просила.
— Давал?
— Нет…
— Значит, бездарно просила! — заволновался Гриша. — Не настойчиво, не истово! Я же учил тебя, дуру!
Я кивала, виновато понурясь. Гриша помолчал, подумал…