А теперь он забывает это. Не по его воле вся прелесть ускользнула из его жизни. Он не просил, просто ебануло. А ты сиди и разбирайся, потому что… по-другому никак. Ты ж не бросишь друга одного, когда под блёклыми лучами полной луны, что просачиваются через приподнятые жалюзи, он умирает, высвобождая убийственную, неконтролируемую жажду вскрыть твоё брюхо и отведать потроха.
Ты будешь чеканить слова о том, что всё прекрасно и хорошо, пока стащенные у отца из гаража цепи и наручники не прикуют его к батарее, как можно надёжней. Как можно неубийственней для тебя самого, в соседней комнате, за заколоченными дверями.
Наверное, это уже веский повод сходить к психотерапевту, но нет.
Есть ещё много всего в его ночных кошмарах. В воспоминаниях. Стайлз иногда и сам не разбирается — эти повторяющиеся эпизоды были во сне или наяву.
Для этого обозначения есть красивое слово — дежавю.
Дежавю — смерть.
Дежавю — вера, что вот эта канитель будет последней, а дальше просто школа.
Он не хочет, чтобы входило в привычку скользить по лезвию, чтобы опасность щекотала и кусала, как те блохи тех собак. А ты только и мог, что чесать за ухом, жалобно скулить, и позволять доктору мазать себя вонючими лекарствами против шерсти.
Но никто об этом Стайлза не спрашивает.
Стайлз просто живёт с этим.
И закатывает глаза, вгрызаясь зубами в сочное красное яблоко, сидя напротив воркующих влюбленных.
Говорит им про себя: "Ой, да ладно".
Нет, ребятки, совсем не стесняйтесь меня. И половины школы, что роем жужжит в столовой, тоже. И не смотрите в мои глаза, там нет зависти.
У меня теперь тоже потрахули, знаете ли…
Мною пользуются периодически.
Стайлз смачно жует разом откушенную половину яблока, трясёт ногой под столом и стреляет нервным взглядом на пустой соседний стул.
Элиссон интересуется, где Лидия.
Ему тоже интересно, где Лидия. Будто без этого он не сможет спокойно жить.
Это похоже на то, как люди, спохватившись, рыщут по карманам и сумкам телефон. Когда он, собственно, и не нужен. Для того, чтобы просто удостовериться — нигде его не забыл.
А когда находят, успокаиваются и продолжают дальше свои никчемные дела: красить волосы, выбирать шмотки в магазине, любить соседа по квартире.
Это похоже на выученные до треска движение глаз, что сканирую очередь в буфет в поисках рыжей копны. И наткнувшись…
— Эй, Лидия! — Эллисон.
— Это ш-ш-то за х-л-лен?! — Стайлз, взмахивая руками. Со сдвинутыми к переносице бровями и непрожёванным яблоком во рту. Забывая сдержать укоризненный голос в глотке. Зная, что друзья всё спишут на его нелюбовь к новеньким.
Все давно поняли, а он не устаёт повторять: «Новенькие — зло. Ибо обязательно… Обязательно, Скотт, это будет очередная, вылезшая из подземного мира мудатень. С которой никто не будет жить в ладушках. С которой нам придётся сражаться. Тебе — клыками, мне — битой. И бородатым альфа-самцом Дереком под боком».
А Мартин прощается с незнакомым им всем парнем, игриво, покручивая локон у плеча. О, Стайлз знает это движение. И последующий взгляд. Он так часто видел это, так часто крошил зубы друг о друга, когда замечал его — всегда на других и никогда на него. Что ржавая желчь, подкатившая к желудку, встречается как родная.
Ну, здравствуй отвратительная, вязкая, горькая жидель. Опять за старое? Уважаю за постоянство.
Стайлз не успевает скрыть во взгляде всю неприязнь, пока Мартин садится на своё место и интересуется с лицом глупой овечки:
— Что-то не так?
Посмотри на меня, блять, внимательней! Ты думаешь, это человек, у которого всё заебись? Ты не видишь мои собственные жилы, что я выдергиваю и от бессилия наматываю на локоть?
— Яблоко испорчено, — в ответ короткое объяснение и остервенелый посыл обглоданного огрызка на тарелку.
Он один мог умудриться достичь своей мечты, но так и остаться никем для неё.
Никем, чтобы ревновать.
Никем, чтобы иметь право что-то предъявить.
И это душит. Медленно стягивает петлю на кадыке до ломки хрящей под нею. Першит в горле, будто он жрал тоннами сухой песок. А после выворачивает наизнанку тугое крошево собственных костей.
Но есть рецепт.
Такие моменты нужно просто запивать водой, дабы смыть злобного зверька, что точит когти о его глотку.