— И газировки на сдачу, — просит Стайлз, расплачиваясь на заправке.
Он иногда мечтает уехать на северный полюс. Это место так и манит своими плюсами его уже изрядно потрепанное тело. Там нет песка. Там есть белые медведи. Сильные, чистые животные, без капли лжи, с когтями наружу, не прячущие их за пушистыми лапами. Но его джип привычной трусцой едет по направлению дома Мартин. Ноги, шоркая, идут по газону Мартин. Руки помогают залезть в окно Мартин.
Глаза видят покрасневшие глаза Мартин.
Она плакала, поэтому он здесь.
Стайлз её понимает. Она всего лишь подросток, что слышит в голове постоянное приближение апокалипсиса. А с учетом характера их компашки, что притягивает неприятности к своей заднице, как магнит, это должно барабанить у неё в мозгах постоянно.
— Тебя никто не заметил? — шепчет губами, подходя к нему ближе.
— Думаю, нет, — вторит ей так же тихо. И не потому что боится спалиться, а потому, что сейчас его опять подводят связки. Стоять рядом с ней, когда она одета всего лишь в халатик и говорить в полную силу голоса — выше его сил.
Лидия сжимает пальцами воротник клетчатой рубашки и тянет на себя, впечатываясь в мужской рот своими губами. Для неё это спасение, а для него — очередной увесистый удар булыжником под дых.
Стайлз уже смирился, что каждый секс начинается со следов долгого рыдания на её лице, но он пропускает это через себя. Просто отметает. Подхватывает руками округлые бедра и приподнимает на себя. Любит, когда она беспрекословно окольцовывает его ногами. Когда заваливается на кровать, придавленная его телом. Еле слышно выдыхает воздух, пока он зарывается в её шею, чувствуя рыжие волосы собственными щеками, вылизывая каждый миллиметр идеальной кожи под ухом. Преклоняясь перед ней. Молча. Своими движениями, находя себе утешение в одном — он единственный, кто мог видеть её разбитой. Только ему позволено. Только он её личный перемолотый кофе, встряхивающий спертые голоса и запирающий их на двести замков на задворках сознания.
И пока это так, он будет готов на всё. Идти голыми руками на оборотней, смотреть на перерезанные глотки, распятые окровавленные тела, на чужие, недожратые кем-то кишки, и находить связь между этим, делать какие-то выводы, направлять всех. Или как сейчас, чувствовать зарывшиеся в волосы пальцы на собственном затылке. Что тянут его голову обратно к пухлым и дрожащим губам. Целовать их с придыханием.
Вся чётко отрепетированная в машине речь вылетает из головы с диким свистом. Стайлз хотел спросить о дневном инциденте. Будто невзначай ковыряя пальцем висок, с его фирменным движением, я всего лишь хотел знать, не приведет ли это нас к праотцам. Но теперь забыли.
Теперь Стайлз опирается на один локоть, помогает Лидии стащить с себя верхнюю рубашку, чуть отстраняется, не прерывая контакта губ, и её пальцы тут же ныряют под нижнюю футболку. Проходятся легкими движениями по животу, по, сокращающихся в судорогах, мышцам и перемещаются на спину. Скользят подушечками вверх, к лопаткам, а он подбирается следом.
Реальность тонет. Ненадёжный узел пояса расслабляется, заставляя полы халата сползти с груди, а Стайлз ему помогает, сгребает в кулак ткань и вбивает его рядом, в мягкую постель. Мокрым звуком расщепляет поцелуй и уже тянется зубами к набухшему соску. Втягивает в себя. Прикусывает. С жадностью следит за тем, как девушка затылком упирается в кровать и выгибается дугой. Как мнёт губы, чтобы заглушить стон. За движением запрокинутой шеи, на которой блестят следы его языка. Хочет запомнить каждый её вздох. Каждое движение стоп по его икрам, а потом проигрывать в памяти, перематывать на начало и снова переживать эти моменты, в которых сердце колотит о рёбра, как отбивной молоток. В которых нет той слабости, что зудит в каждой клетке, когда он слышит её крики. Когда перепонки лопаются от, рассекающего воздух, звука, что рвёт её пополам, и он хочет упасть перед ней на колени, вымаливая прощения за свою беспомощность.
Он делает, что может — помогает ей стянуть с себя футболку. Встаёт на колени между её ног и выныривает из горловины. Смотрит, как она отбрасывает одежду в сторону, приподнимается и поглядывает на него снизу вверх. Игриво блестит глазами и уже расстёгивает пальцами ремень, одновременно скользя языком чуть выше края джинс, к пупку.
Он от этого дрожит. Смотрит в зелёные глаза и дрожит. Ему не до улыбок. В такие моменты он стирается в порошок и ссыпается небольшой горсткой на кровать. А звук расстегивающейся ширинки будто обрубает время. Обрубает мысли, как волочившейся по земле хвост.