Секунда, и он толкает её обратно на кровать, стягивает с себя брюки вместе с боксёрами и валится сверху. Вжирается в улыбающиеся губы, раскрывая рот шире, чтобы проникнуть языком глубже. В тепло. Во влагу. Беспрепятственно шаря рукой между телами и сбивая ткань её трусов в бок.
Эта часть вечера уже не контролируется сознанием. Она, блять, вообще ничем не контролируется. Несётся оголтелым потоком по артериям, пока Стайлз запрокидывает её ноги на собственные локти и вдавливается в неё. Проникновение и закатывающиеся глаза. Это впечатляющий апофеоз всего существования.
Она цепляется за него руками, когда начинает двигаться навстречу, прячет лицо у плеча и заставляет впитывать в себя каждый свой стон. Прикусывает ему мочку и что-то шепчет.
Стайлз не слышит. Звереет. Вбивается в неё резко. Насаживает на крепкий член и заходится шумным дыханием. Хрипами. Куда-то в постель. Лбом скользя по простыням. Держась только вросшими в матрац кулаками.
— Я не фарфоровая кукла, — подсказала ему Лидия однажды.
А он подхватил это и рассосал под языком, как сладкую пилюлю.
Держит это в голове всякий раз, как спускает штаны. Держит только это, остальное — нахер.
Они здесь. Они трахаются. И он не хочет возвращаться в «тогда», когда ему хочется большего.
Как девочке.
Ей богу, как девочке, Стайлз.
Он хочет вдалбливаться и чувствовать, как она сжимается вся вокруг члена. Стискивает его шею сильнее и замирает на несколько секунду. Как у него начинают подергиваться мышцы живота и он изливается в неё. Содрогается в последних движениях.
Стилински единственный, ради кого она пьет противозачаточные. Стилински хочет верить в это.
Он выходит из неё медленно, выжимая удовольствие до последней капли. Валится на бок и притягивает Лидию к себе. Он обожает её такую, только после секса. Она расслаблена, без своих привитых обеспеченной жизнью принципов. Жмётся к нему так, будто он никогда не был грязью под ногами, не был тем, что доктор прописал от депрессии Банши.
Стайлз лежит, тяжело дыша, гладит спину, прижатого к боку, размякшего тела. Смотрит в потолок и считает уряжающиеся удары бухающего сердца. Пока оно бьёт в тёплую ладонь, что Лидия положила ему на грудь.
И когда она говорит осипшим голосом спустя минут десять:
— А от Джексона ничего не слышно? Может, Скотт обмолвился как-то. Они же оборотни. Между ними должна быть связь.
Прикрыть глаза и постараться не сдохнуть в это же секунду.
Не получилось…
Сердце замирает под её рукой. Стайлз жмурит глаза и пытается вздохнуть. Но онемевшие рёбра не сдвигаются ни на миллиметр. На него опять накатывает это грёбаное чувство падающего в бездонную пропасть идиота. Где он валится сраным обрывком своих иллюзий, вместе с оползнем камней и глины.
— Не слышно, — мертвецки бесцветным голосом, оттесняя её от себя, поднимаясь с постели.
— Стайлз? — недоумевающе.
Стайлз рыщет глазами по комнате в поисках футболки. Подцепляет её с торшера и натягивает резким движением. Поднимается на ноги, застёгивает джинсы. Всё механически. Всё безжизненно.
— Пока, Лидия.
Он здесь никто. И никем никогда не был. Тут чужое царство. Возможно, всё ещё Джексона, а, может, кого другого, кто выиграл престол. Но не его.
Стайлз глупый, разукрашенный придворный шут, что смешит свою королеву, время от времени балуясь погремушкой у нее под юбкой.
— Стайлз…
Блять, только без этого грустного голоса, пожалуйста. Он не выдержит. Скажет что-нибудь. Наорёт. Такого допускать нельзя, нужно уходить красиво.
Спасительное окно и шаг на крышу.
Бесконечный квартал. Возможно, за ним на асфальте извивается вереница крови, что вытекает из разодранной на ошмётки груди. Стайлз не знает. Он смотрит только вперед. Гипнотизирует глазами синюю дверцу джипа и через силу заставляет себя переступать ногами.
У него не впервые чувство, что он всё просрал.
Но впервые, когда он не был готов к этому.
Садится в машину. В салоне темно и тихо. Точно так, как в голове. Этого уже слишком много для сегодняшнего дня.
Стайлз яростно растирает ладонями лицо, взлохмачивает челку.
С размаху бьет по рулю. Один раз, второй… без толку.
Сука!