3.
— Эй, Стиллински! — кричит тренер через всё поле. — Я не знаю, что ты принимаешь, но продолжай это принимать, сынок. Продолжай, — тычет в него пальцем, будто он сраный царь всего сраного мира. — Ты же знаешь, я любил тебя все эти годы, как родного…
Поворачиваясь к помощнику, бубня ему :
— … ну как приемного, точно, — в ответ на скептический взгляд.
А Стайлз упирается, зажатой в перчатках, рукоятью стика в колени и пытается перевести дух. Втягивает морозный воздух через расширенные ноздри, чувствует в себе весь его холод. Всю успокаивающую свежесть. По венам и в мозгах.
Если у больного с хронической почечной недостаточностью есть гемодиализ и шанс, что свежий орган, от вскрытого кухонным ножом незнакомого чувака перейдёт именно ему, то у Стайлза теперь есть лакросс.
Всю эту грёбаную. Всю эту вытраханную. Всю эту размазанную по стенке неделю, что он растягивал на секунды металлическими, сверкающими крюками в своей голове, теперь пропускает через любимую игру, вспотевшую до основания форму, очищая себя от её ядов. От вязких, гнилых мыслей. С толикой досады убеждаясь каждый раз, что работает ещё сердечная мышца, проклинает своего хозяина, но вбивает кровь в аорту с силой, идентичной той, с которой Стайлз посылает мяч в указанные тренером ворота.
Уже третий день Скотт на всякий случай уточняет, не кусал ли его залётный лунатик-амега.
— …знаешь, иногда хватает царапины…
— Если хочешь меня осмотреть, я принимаю душ в 7:30, бро, заглядывай.
Все с него охреневают. Он сам охреневает. Он, наверное, впервые не сидит на скамейке запасных больше пятнадцати минут.
Уже верит, что и впрямь напичкан протеиновой хернёй, наркотой, стероидами по самые яйца. Потому что так таранить крепких поджарых парней, так рыть поле, как роет его он, не мог в своё время даже только что обратившийся тупоголовый оборотень.
Лидия сделала из него олимпийца. Священного, мать его, идола, на которого молится в своей коморке тренер перед каждой разминкой.
Ей, наверное, стоит высказать благодарность.
Давно пора, если честно. Потому что если бы не она, десять лет его жизни были бы однообразной горкой подсохшего дерьма, что когда-то ляпнула корова, приподняв хвост, и на что примостила свою задницу, чуть позже, для согрева.
Сказать «спасибо».
Сказать «вали из меня нахер».
Он, блять, достоин. Он достоин был хоть раз.
Один жалкий…
За преданность. За то, что выл ежедневно, что лоснился к ногам каждый вырубленный и отточенный в памяти день. За то, что посвятил себя ей полностью. С готовностью вскрыться жертвоприношением на алтаре за её благополучие.
Он был достоин скрутить «фак» безграничной Вселенной. Послать незыблемые законы мироздания Джексону в дупло и хоть один раз дать знать, что он не кинется по первому зову. Не ответит на звонок, смс, на мимолётное движение ресниц и намек на вольный трах в кабинете школьного психолога.
Но…
Намёков не было. Не было звонков.
Было только осатаневшее море бесхребетного ничего.
Он хотел: Стайлз, в одиннадцать вечера.
Он мечтал: Лидия, иди к чёрту.
Это было бы самое категоричное и обсосанное иллюзиями «иди к чёрту» в мире.
И его бы отпустило. Правда, отпустило. Он бы отдал швартовы и укатил к горизонту пьяный от рома и портовых шлюх. Отпущенный на волю удалым чёртовым пиратом. Он думал, что покроет этим все предыдущие годы. Да, это был бы его флеш рояль.
Стайлз иронично кривит губой, когда, шаря в интернете, находит у себя симптомы маниакально-депрессивного психоза. Подпирает рукой щёку, совершая нелёгкий выбор между тем, чтобы нажать на кнопку вызова молчащего восьмой день телефона и чтобы залить в глотку шестилетний коньяк, захреначив алкогольный делирий.
И да, он стал разбираться в психиатрии. Зрительные галлюцинации? Шизофрения? Бредовые идеи? Ребят, все сегодня к Стайлзу на чаёк.
— Эй, ребёнок, всё в порядке? Если что, я приготовил лазанью, — отец, одетый по форме, заглядывает к нему перед уходом на дежурство. Исполняет укоренивший за последние годы ритуал — неофициальное последнее слово перед очередной упущенной возможностью быть подстреленным во время преследования ободолбанного ублюдка на краденой тачке. Ритуал, что появился после смерти Френка из его участка, три года назад, в перестрелке. Или после кончины молодого выпускника академии, что по глупости или по дурной голове, не дожидаясь подкрепления, полез в наркоманский притон. Стайлз уже не помнит, но коротко вскидывает рукой в ответ: