{80}
как раз существенным определением. Но эта форма разумного еще не есть форма понимающего познания; глубокие, остроумные мысли, которые нередко приходится наблюдать у таких выдающихся людей, как только что названные, развиваются не из единой общей мысли, не из понятия о вещи, но разбрасываются просто как молнии. Острота рассудка обнаруживается у французов в ясности и определенности их устного и письменного выражения. Их язык, подчиненный строжайшим правилам, соответствует стройному порядку и связности их мыслей. Благодаря этому французы и сделались достойными подражания образцами политического и юридического изложения. Но и в их политических действиях нельзя не признавать остроты их рассудка. В самой буре революционных страстей их рассудок проявился во всей той решимости, с которой они провели создание нового нравственного миропорядка вопреки противодействию мощного союза многочисленных приверженцев старины, — они осуществили один за другим все моменты подлежащей развитию новой политической жизни, в их самой крайней определенности и противоположности. И именно, поскольку они довели эти моменты до самой крайней односторонности, развивая каждый односторонний политический принцип до самых последних его следствий, — они были доведены диалектикой всемирно-исторического разума до такого политического состояния, в котором все прежние односторонности государственной жизни оказались снятыми.
Англичан можно было бы назвать народом интеллектуального созерцания. Они познают разумное не столько в форме всеобщего, сколько в форме единичного. Поэтому их поэты стоят гораздо выше их философов. У англичан сильно выступает вперед оригинальность личности. Однако их оригинальность не является непосредственной и естественной, но возникает из мысли, из воли.
Индивидуум стремится здесь во всех отношениях опираться на самого себя, только через посредство своего своеобразия устанавливать свое отношение к всеобщему. На этом основании политическая свобода приобретает у англичан преимущественно форму привилегий, традиционных прав, не выведенных из общих мыслей. То обстоятельство, что отдельные английские общины и графства посылают своих депутатов в парламент, основывается повсюду на особых привилегиях, а не на общих, последовательно проведенных принципах. Во всяком случае англичанин горд честью и свободой своей нации в целом. Но его национальная гордость по преимуществу имеет своим основанием то сознание, что в Англии индивидуум может удержать и провести в жизнь свое своеобразие. С этой цепкостью индивидуальности, правда, приверженной ко всеобщему, но рассчитывающей на самое себя в своем отношении к всеобщности, связана столь явно выраженная склонность англичан к торговле.
О немцах немцы обыкновенно вспоминают напоследок, из скромности ли или потому, что лучшее приберегают к концу.
{81}
Про нас идет слава как про глубоких, но часто неясных мыслителей. Мы желаем понять глубочайшую природу вещей и их необходимую связь; в науке поэтому мы приступаем к делу в высшей степени систематически, но впадаем при этом нередко в формализм внешнего, произвольного конструирования. Наш дух вообще, в большей степени, чем дух какой-либо из европейских наций, обращен внутрь себя. Мы живем преимущественно сокровенной глубиной нашей души (Gemut) и мышления. В этой тихой жизни, в этом отшельническом одиночестве духа мы заняты тем, чтобы, прежде чем действовать, тщательно определить принципы, согласно которым мы предполагаем действовать. Этим объясняется то, что мы с некоторой медлительностью приступаем к делу, — в том числе остаемся нерешительными в случаях, когда необходимо быстрое решение, и при всем добром желании сделать дело как нельзя лучше сплошь и рядом ничего не можем осуществить.
Поэтому к немцам можно с полным правом применить французскую поговорку: «le meilleur tue le bien» (лучшее — враг хорошего).
Все, что должно быть сделано, должно быть у немцев узаконено на известных основаниях. Но так как основания можно найти решительно для всего, то это узаконение часто превращается в простой формализм, в котором всеобщая правовая мысль не достигает своего имманентного развития, но остается абстракцией, в которую частное содержание внедряется произвольно, извне. Этот формализм проявляется у немцев также и в том, что они иногда в течение целых столетий довольствовались тем, чтобы известные политические права сохранять за собой исключительно посредством протестов. Но если, применяя такой образ действий, подданные весьма мало делали для себя, то, с другой стороны, они часто до крайности мало делали и для правительства.
Живя сокровенной глубиной своей души (Gemut), немцы весьма охотно говорили всегда о своей верности и честности; однако они часто не оправдывали на деле этого субстанциального для них образа мыслей. Напротив, в противодействие князьям и императорам, они пользовались общими государственно-правовыми нормами лишь для прикрытия своего нежелания сделать что- либо для государства, невзирая на свое прекрасное мнение о своей верности и честности. Но хотя их политический дух и их любовь к родине по большей части и не отличались особой живостью, они все же издавна были одушевлены чрезвычайным стремлением к почестям, связанным с занятием государственных должностей, и придерживались того мнения, что должность и титул создают человека и что по различию титула можно почти во всех случаях с полной достоверностью определить значительность личности и подобающую ей меру уважения, вследствие чего немцы попали в то смешное положение, которое в Европе находит себе параллель только в страсти испанцев к длинному перечню имен.
{82}
{§ 395}
3) Душа приобретает форму индивидуального субъекта. Но эта субъективность рассматривается здесь только как обособление некоторой природной определенности. Эта субъективность существует как модус различного темперамента, таланта, характера, физиономии и других предрасположений и идиосинкразий семей или отдельных индивидуумов.
Прибавление. Как мы видели, природный дух распадается прежде всего на всеобщие различия человеческих рас и в духе отдельных народов достигает различия, которое имеет форму обособления. Третьим моментом является то, что природный дух развивается в направлении единичности и в качестве индивидуальной души противополагается самому себе. Но возникающая здесь противоположность не есть еще та противоположность, которая относится к самой сущности сознания. Единичность или индивидуальность души здесь в антропологии рассматривается только как природная определенность.
Относительно индивидуальной души следует прежде всего заметить, что в ней начинается сфера случайного, так как только всеобщее есть необходимое. Отдельные души отличаются друг от друга бесконечным множеством случайных модификаций.
Но эта бесконечность представляет собой род дурной бесконечности. Своеобразию человека не следует поэтому придавать чрезмерно большого значения. Скорее следует считать пустой, бессодержательной болтовней то утверждение, что учитель должен заботливо сообразоваться с индивидуальностью каждого из своих учеников, изучать и стараться развивать их каждого в отдельности. На это у него нет времени. Своеобразие детей терпимо в кругу семьи; но с момента вступления в школу начинается жизнь согласно общему порядку, по одному, для всех одинаковому правилу; здесь дух должен быть приведен к отказу от своих причуд, к знанию и хотению общего, к усвоению существующего общего образования. Это преобразование души — только и называется воспитанием. Чем образованнее человек, тем меньше выступает в его поведении нечто только ему свойственное, и именно потому случайное.