Седьмой – «инженер Щербиненко», он же мистер Бэрбон, профессиональный вор чужих имён, отказался дать показания. Он заявил о своей неприкосновенности и экстерриториальности. Его оставили в покое – пусть пока поговорит сам с собой. Щербиненко и Заклинкин были арестованы немногим позднее первой пятёрки.
А шестеро говорили и говорили, длинно, бесконечно. Говорили всё – и нужное следователям, и не нужное никому. Они выдавали всё и всех. Они пытались ползать и осквернять кожу чужих сапог постыдным гноем своих глаз. Ведь они нежно любят себя! У них очень тонкая, чувствительная кожа, – у них у самих, не у других! И что бы с ними ни было, они вопят до последней минуты: простите!
По долгу службы многие были обязаны выслушивать этих шестерых, смотреть им в лицо, задавать вопросы. И приходилось копаться в грязи, так как у каждого из предателей и убийц нашлось что солгать и что отрицать. Каждый из них хотел что-то смягчить.
Заклинкин упорно твердил:
– Нет, нет, что вы! Откуда вы взяли? Нет, я его не бил. Я не мог и подумать его ударить. Я только стоял у двери. Разве мог бы я ударить академика? Никогда!
И Заклинкин выл от ужаса, рыдал и клялся «всем святым».
В дальнейшем, уличаемый на очных ставках, прижатый к стене, он становился на колени и бормотал:
– Я не помню, я не знаю, я не сознавал, что я делаю…
И в смертном ужасе он старался вывернуть всё, всё до последней незначащей мелочи. Его спрашивали о поездке в Лебяжье, и он ничего не скрыл.
Заклинкин цеплялся за допросы. Ему казалось, что пока он говорит и пока его слушают, есть ещё время для него!
И он выворачивал из себя каждое слышанное им когда-нибудь слово. Он рассказывал даже о том, что никто не мог бы никогда узнать. Так, он дал показание о посланном им из Лебяжьего подложном письме и, слово в слово, воспроизвёл его гнусное содержание.
Весьма скоро заговорил и мистер Бэрбон. Бывший мистер Бэрбон! От профессионального вора чужих имён, под тяжестью неопровержимых улик, отказалось его правительство. Бэрбон, говоря на языке международного права, был выдан. Став человеком без родины, он начал «уточнять, дополнять и сообщать».
Уже на четвёртый день полученные показания дали возможность мёртвым узлом связать весьма многое, в том числе и события на степном озере, и покушение на Институт Энергии.
Что же остаётся сказать об убийцах и предателях?
«…Ввиду поступивших заявлений от национальных республик, от профсоюзов, от крестьянских организаций, а также от деятелей культуры о необходимости внести изменения в Указ об отмене смертной казни с тем, чтобы этот Указ не распространялся на изменников родины, шпионов и подрывников-диверсантов, Президиум Верховного Совета СССР постановляет:
1. В виде изъятия из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года об отмене смертной казни, допустить применение к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам смертной казни как высшей меры наказания…»
В начале сентября дивно прекрасны дни в долине Рейна. Солнце щедро греет землю. А почва на территории бассейна старой реки отличная. Ведь здесь с древнейших времён происходили бесчисленные схватки, стычки, битвы, сражения. Это обширное кладбище. Войны оставили обильное удобрение. Старинное название этих мест – Блоодфельдт, что в переводе значит – поле крови. У местных виноделов есть жуткое поверье: лучшее вино даёт лоза, корни которой питает в земле труп человека…
И прекрасные соки собирает сентябрь в спеющих гроздьях; отменно изысканной, жирной пищей питаются виноградные лозы. Здесь родина знаменитых вин Западной Европы – рейнских вин.
Одна из красивейших местностей Западной Европы наполнена несчастными, лишёнными и настоящего и будущего, голодными, отчаявшимися людьми. Если не у всех погасла надежда, если смотрят люди с надеждой туда, где восходит солнце, – то всё же здесь смерть косит, не разбирая, и правых и виноватых…
Сегодня – это место встречи иноземных захватчиков с предателями своих народов. И стоит замок на Рейне. Прочное гнездо переходило по наследству от одного хищника к другому. Нет дела замку до человеческого горя. Он жил и живёт человеческой кровью.
– Да, господа, для меня совершенно очевидно, что единственный деловой способ разрешить затруднения… Так сказать, кардинально разрешить… Да, и своевременно… Я не скрою, что последние события я считаю… как бы сказать… неудачными. Да…
Маленький человечек с длинным носом тянет слова. Это не значит, что он не уверен в себе. Он отлично знает, что хочет сказать. И он знает, что сколько бы он ни тянул нудное повторение, его будут слушать. Недаром же он председатель концерна, владеющего замком на Рейне! Недаром у него то, что называют «контрольный пакет» акций этого предприятия. Он, потомок дельцов и сам делец, может тянуть слова – когда нужно, он умеет решать сразу.
Он тянет слова и не смотрит ни на кого, но видит всех. Он хозяин! Трудно перечислить все его владения – они называются «интересами»! Он имеет «интересы» во всех частях мира. Плантации и рудники, нефтяные вышки и мачты радиостанций, пшеница и железные дороги, каменный уголь и газетные издательства, производство пуговиц и заводы оружия – он везде! Он – воплощённая монополия, он хозяин, этот всесильный гражданин западного континента. Он повелитель и этого Рейнского замка.
Каждого из присутствующих он может стереть с лица земли, холодно и спокойно, если этого потребуют его интересы. Все слушают его здесь – что он скажет:
– Да, неудачны… – скрипит хозяин.
Но он деловой человек. Он знает, что бессмысленно ссылаться на обстоятельства, даже если они складываются не так, как хотелось. Причины неудач – только в людях.
Хаггер кажется маленьким в присутствии хозяина. Что тот решит? Что скажет хозяин?
Вести из столицы Советского Союза вызывали у всех этих людей злобу и тревогу. Пусть не было кипящей воронки распадающейся материи на месте Института Энергии, пусть осуждённый на смерть учёный остался жив – это не так уж важно. Хуже то, что нависший, казалось, призрак международных осложнений только призраком и остался.
– Поведение нашего правительства… – начинает один из прибывших в замок на Рейне вместе с председателем концерна.
– Неудачно… – перебивает тягучий голос босса. – У него нехватает мужества… – продолжает босс. – Обезьяна… ничего своего… подражает… коротконогий трус!
Все молчат. Хозяин сердится. Лучше помолчать, когда тот, кто умеет извлекать пользу для себя даже из визга свиньи, убиваемой на бойне, недоволен. Есть чем быть недовольным.
Но по мнению некоторых из числа присутствующих босс не совсем прав. Позиция оказалась слабой. А названный «коротконогим трусом», ставленник монополистического капитала, не мог поступить иначе. Времена меняются!
– Пусть говорит мистер Хаггер! – так сказал длинноносый, похожий одновременно на ворона и на лису, хозяин концерна. Теперь он не тянет слова. Это сказано резко, босс здесь для дела.
Хаггер – подчинённый, пусть говорит первым.
Хаггер встаёт. Он смотрит прямо перед собой маленькими, неморгающими глазками в красных веках, лишённых ресниц. Висят тяжёлые руки с поросшими рыжей шерстью пальцами. Голова, похожая на мумию, вставшую из древнего гроба, говорит:
– Мы можем дать поле площадью больше ста километров. Мы обработаем его в срок от двух до трёх минут. У нас готовы данные для ряда решающих городов Востока, начиная с завтрашней ночи. Я не допускаю мысли, что те не определимые нами космические силы, которые мешали нашим опытам в малых масштабах, помешают нам при многократно увеличенной мощности нашего «М». Но если это и случится в отношении одного пункта, мы перейдём на другой. У нас очень большой выбор. Я гарантирую полный технический успех. Прошу выслушать дальше. Мы будем оперировать без помощи нашего Люкса. И нас не разгадают. Когда нас поймут, они будут уже разбиты. Да! Брошены на землю… Уничтожены… Прощу выслушать последнее. Нет смысла откладывать. Они могут уже догадываться о нашем существовании. О характере нашей силы – тоже. И о том, что им нужно готовиться, – тоже. Где мы находимся, они могут ещё не знать, но могут и узнать. Прошу – начать нашу войну!