Господствующему классу феодального общества свойственна расточительность, он живет сегодняшним днем, без оглядки проедает то, что берет от продукта подневольных крестьян. Капитализация какой-либо части присвоенной прибавочной стоимости, говорит Энгельс, противоречит всему опыту во всех феодальных в прошлом странах[120]. Производство и воспроизводство материальных ценностей всецело лежит на плечах крепостного сословия. Господа лишь потребляют, веселятся, иногда воюют.
Феодальное государство верой и правдой служило дворянству, оно было послушным органом дворянства для подавления крепостных и зависимых крестьян. Степень политического влияния отдельных феодалов определялась размерами землевладения.
Характерные для феодализма неэкономические формы зависимости и принуждения подорвали власть денег, но только на время. Ростом производства и обмена они снова были призваны на службу и постепенно обрели, правда, уже в других исторических условиях, с естественным изменением старых функций и появлением новых, отнюдь не меньшую силу, чем на первых порах эпохи «цивилизации». В конце XV века, отмечает Энгельс, «деньги уже подточили и разъели изнутри феодальную систему»[121].
Среди важнейших экономических и политических причин разложения феодализма в Западной Европе Энгельс отмечал прежде всего развитие могущественного бюргерства в недрах феодализма. Новый класс городских бюргеров, которые были исключительно товаропроизводителями и торговцами, выступил против крупных землевладельцев, против феодального способа производства, покоившегося по преимуществу на производстве продуктов подневольными крестьянами и на потреблении этих продуктов отчасти самими производителями, а главным образом феодалами, которые облагали производителей тяжелыми поборами[122]. В XV веке городские бюргеры были уже более нужными для общества, чем феодальное дворянство, и благодаря деньгам более сильными. «Еще задолго до того, как стены рыцарских замков были пробиты ядрами новых орудий, их фундамент был подорван деньгами… Деньги были великим средством политического уравнивания в руках бюргерства»[123].
Бюргеры-ремесленники и торговцы совершили переворот в феодальном строе. Они побили феодальное дворянство лучшей организацией производства, более совершенной системой хозяйства. Энгельс указывал также, что даже современные наследники старопоместного дворянства, например английские лорды и сквайры, не выдерживали никакого сравнения с предприимчивым буржуа, который умеет организовать труд и при всех обстоятельствах капитализирует часть присвоенной прибавочной стоимости[124].
Феодальную систему подрывали «незаметная работа угнетенных классов»[125], крестьян на селе и городских ремесленников, их молчаливый и гласный протест против унаследованных порядков.
Отсталые феодальные формы хозяйства породили соответствующие формы государства, ибо «форма государства… неизбежно вытекает из формы хозяйства и из ее соответствующего использования…»[126]. Как отсталое производство не могло противостоять новому буржуазному типу производства и обмена, так и феодально-рыцарская власть вынуждена была покориться власти королей. Современное войско наголову разбило феодальное войско, крестьянин и горожанин победили рыцаря. Королевская власть была прогрессивным элементом, представляла «порядок в беспорядке»[127].
Правильное понимание какого-нибудь экономического явления предполагает необходимость выделения его в чистом виде. Разработанный и примененный Марксом метод абстракции дал великолепные результаты прежде всего при анализе капиталистического хозяйства. Но он имеет более широкую значимость и более широкую сферу применения. В частности, Энгельс подчеркивал, что ни в коем случае нельзя искать абсолютного тождества между научным понятием феодализма и самой его действительностью. При характеристике феодализма Энгельс исходил, конечно, прежде всего из конкретного материала, однако общие черты его он определял, абстрагируясь в большей или меньшей степени от второстепенных моментов и частностей. «Разве феодализм, – писал Энгельс К. Шмидту 12 марта 1895 г., – когда-либо соответствовал своему понятию? Возникший в Западнофранкском королевстве, развитый дальше в Нормандии норвежскими завоевателями, усовершенствованный французскими норманнами в Англии и Южной Италии, он больше всего приблизился к своему понятию в эфемерном Иерусалимском королевстве, которое оставило после себя в „Иерусалимских ассизах“ наиболее классическое выражение феодального порядка. Неужели же этот порядок был фикцией, оттого что лишь в Палестине он достиг на короткое время вполне классического выражения, да и то в значительной мере лишь на бумаге?»[128].