— Благодарю Бога, что попал в ученики именно к вам, — ответил Эфрон с обожанием и покорностью, говорившей, что он знает старого монаха уже давно.
И так они выхаживали меня день за днем.
Когда монах-кенобит[11], которого, как я впоследствии узнал, звали Ненниус, брал с большой грубо отесанной деревянной полки книгу, это превращалось в настоящий ритуал. И ритуал этот, как положено, повторялся день изо дня одинаково: он прикрывал глаза, глубоко вдыхал и выдыхал три раза подряд, а потом, так и не открывая глаз, шарил пальцами по полке, всегда точно выбирая нужную ему книгу или манускрипт. Ритуал этот служил как бы актом уважения и благодарности к старинным писаниям святых, вдохновленных Богом.
Иногда я пытался помочь ему, но он всегда останавливал меня словами:
— Не надо, Энгус, не вмешивайся, ты недостаточно высок. Я сам достану книги.
Он был гораздо ниже меня, но ту весомость, которая звучала в этих словах, я смог до конца понять только после более продолжительного общения. Я говорю сейчас о величии его души, о мудрости, которая превращала его в гиганта, стоящего предо мной с божественной гармонией в лице и учащего меня жизни. И в тот момент, когда он брал с полки очередной манускрипт, готовясь его прочесть, я выглядел перед ним всего лишь как жалкий подмастерье перед учителем.
— Что я должен сделать, чтобы получить такую же благодать, господин аббат? — спросил я однажды старика. Ведь до сих пор я еще ничего не сделал для христианских монастырей. Впрочем, скорее, наоборот, я только и делал, что нападал на них и грабил, несмотря на серьезное недовольство этим моего отца, Морского Волка. И все чаще мне приходили в связи с этим на ум рассказы, которые я слышал от старого скальда Браги, о том, какие несчастья свалились в земле франков на норманнов, похитивших священные реликвии из христианских монастырей.
— Я был одним из ваших врагов, преподобный отец, и стыжусь принимать от вас такую заботу. Вы спасли меня от бесславной смерти, и я никогда не забуду этого. Я молю вас лишь об одном — позвольте мне защищать вас!
— Дорогой Энгус, порой то, что ты делаешь, не имеет никакого значения, ибо Бог видит глубже в душах Своих детей. Важно лишь твое намерение, искренняя вера, стремление к добродетели, — ответил монах, глядя на меня жестко, но с видимым состраданием.
И пока аббат медленно перелистывал книгу, я задумался о его словах и о том, к чему именно призывали они меня. Сражаться лицом к лицу с яростными воинами было гораздо легче, чем заглядывать в глубь самого себя и пересматривать все ценности, как приходилось теперь делать мне. Я был вынужден не только восстанавливать свое тело, которое мало-помалу все-таки выздоравливало, но главное — мне надо было как следует узнать свою душу. Мне необходимо было найти в ней то, во что я действительно верю, и выбрать между тем, что всегда было важно для меня, и новыми принципами, которые мне открылись. Именно об этом и говорил мне Ненниус.
— Чтобы обладать добродетелями, сын мой, надо сначала познать их, и мой труд заключается в том, чтобы научить тебя этому. Вот видишь, я выбрал писание святого Гилдаса, слова которого напоены духовной силой. Позже, когда ум твой и сердце будут готовы, я прочту их тебе.
Полный любопытства, я хотел было просить его прочитать эти строки теперь же, раз они полны такой мудрости. Однако отчасти из-за того, что был еще слишком слаб, отчасти из-за уважения к монаху, не стал этого делать, предоставив старику возможность открыть мне тайну в нужное время.
Дни шли за днями, лились непрекращающиеся дожди, столь характерные в это время года для здешних мест. Я был счастлив, что тело мое, наконец, стало оживать, и что силы постепенно возвращались ко мне. Именно поэтому, а еще в благодарность за то, что сделали, помимо привычных продуктов, используемых при выпечке хлебов, варке овсянки и изготовлении отличнейшей сметаны, было еще что-то, не дававшее мне сначала покоя. И только потом я понял: лучшей приправой служила царящая там радость, словно внушенная свыше, совершенно непоколебимая и непрестанная. И тогда эти старики, несмотря на свой преклонный возраст, стали для меня такими близкими друзьями, словно я с детства рос с ними в нашей деревушке в Кайте. Это были большие дети, с которыми я сам опять становился ребенком. С самого раннего утра до рассвета я, все еще лишь выздоравливающий, слышал, как раздаются молитвы заутрени, и чувствовал всю прелесть их мелодий. Вечерами же, подкрепляясь, монахи питались лишь овощами и кусками копченой домашней птицы. Кстати, именно эта пища очень способствовала моему выздоровлению.