Утром я встала с тяжелой головой. Я долго просто лежала и не хотела открывать глаза. Я не хотела снова менять повязку.
- Сонечка, просыпайся, мы сегодня поедем к Вадиму Андреевичу.
- А кто это? - сразу открыла глаза я.
- Ну как же, мой директор школы, помнишь мы у него были? Он еще улей старый показывал?
- Опять на автобусе поедем?
- Ты с ним отдельно поедешь.
- Почему?
- Мне нужно будет еще кое-куда зайти, я позже приеду.
Мы пошли к детской музыкальной школе.
Это было одноэтажное здание, все новое, но деревянное. Даже деревянные кружева на крыше были новыми. Окна были пустыми и совсем не живыми, наверно из-за чистых стекол. Везде были мытые стекла с неровностями и трещинками. А эти стекла были надменно ровными. А поленья были словно покрыты карамелью. Весь дом был надменный, совсем не из этого города, как пряничный домик. Новый, но деревянный.
Папа долго разговаривал с Вадимом Андреевичем. Тот отвечал ему сдавленным шепотом, и я все пыталась научиться различать его слова. А потом папа ушел, а Вадим Андреевич засобирался домой.
Он взял меня за руку левой рукой, и мы пошли к остановке. Ладонь была шершавой и мозолистой. У него были мозоли и на ладонях, и на подушечках пальцев, как у папы.
Ехали мы молча, а потом Вадим Андреевич спросил:
- Ты уже учила таблицу умножения?
- Нет, но это же просто должно быть.
- С чего та взяла?
- Ну в песенке поется, что дважды два четыре, а пять ю пять - двадцать пять. Значит умножение это сколько раз надо сложить одно и то же число.
- И почему же это просто?
- Так можно же просто сложить.
- Ну-ка сложи мне четыре на шесть.
- Восемь и еще восемь уже шестнадцать и еще восемь это четыре до двадцати и потом еще четыре. Двадцать четыре.
- А пять на три?
- Это десять и пять, пятнадцать.
- А семь на три?
Мы вышли из автобуса и пошли по детской площадке, я смотрела себе под ноги и считала.
- Это четырнадцать, от семи шесть до двадцати и еще один. Двадцать один.
- Ну хорошо, а семь на восемь?
- Ой, сейчас, двадцать один да двадцать один это сорок два, а потом еще сколько надо… - я задумалась и совершенно растерялась в числах. Вадим Андреевич рассмеялся.
- Ну ладно, тебе это еще рано знать.
Мы зашли в подъезд, поднялись и вошли в их квартиру.
Папа уже сидел на кухне и общался с женой Вадима Андреевича. Из одной из комнат вышли их внуки, у девочки тоже была разбита коленка.
- Баааа, у меня коленка чешется.
- Ты только не чеши, чешется - значит зарастает.
Папа вышел из кухни ко мне и повел меня в ванну.
- Сонечка, смотри, сейчас набираешь ванну и отмачиваешь пластырь, он сам слезет и ничего рвать не нужно. А потом выйдешь, и мы все снова заклеим. Ты главное не торопись.
Он вышел из ванны, и я закрылась.
В ванне лежать было странно, да и папа ошибся, пластырь от воды, даже горячей, никак не отлипал. Пришлось снова срывать. Зато я так и рану от какой-то желтой пленки почистила. Была только красная вмятина, по краям была рваная кожа. Я спустила ванну и ополоснулась, потом оделась и вышла со старым пластырем в руках.
- С легким паром! – сказал папа.
Я села, и он заклеил рану.
Мы пообедали с хозяевами дома. Несмотря на то, что я стала старше, пренебрежительное отношение со стороны их внуков ко мне не прошло. Они даже не сели с нами обедать, несмотря на все уговоры их бабушки.
По пути обратно в автобусе я уснула. Меня уже начинала злить эта постоянная сонливость и то, что я не могла расслабиться. Приходилось постоянно двигаться осторожно, чтобы не было больно.
Выходя из автобуса, я зацепилась за ступеньку и вывалилась на тротуар. И конечно же на обе коленки. Злость и обида на себя начали душить. Ну как же так, я что совсем разучилась ходить? Неужели я вечно буду падать!
Папа довел меня до скамейки на остановки. Рядом стояла бабушка. Сначала папа осмотрел мои коленки, когда я села. Из-под пластыря текла кровь. А потом он посмотрел на бабушку.
- Сашка, неужели это ты? – спросила бабушка.
- Евгения Семеновна?
- Ну а кто ж еще-то? Как поживаешь-то? Твоя красавица?
- Моя. Да хорошо все, только вот Соня все падает.
- Да это ничего, возраст у нее такой. Я, вон, тоже падаю все время. Выходит, мы с твоей дочкой ровесницы сейчас, - она приподняла свою юбку и показала свои разбитые коленки.
Эти коленки словно были совсем не ее. У нее были сказочно-белоснежные волосы, и они были очень длинные. Она не убирала их в прическу как все бабушки с длинными волосами, что я видела. Нет, у нее была длинная свободная коса. Одежда на ней была светлая и в цветочку, а еще - удивительное лицо. Яркие голубые глаза светились изнутри и, кроме них, ты ничего уже и не видел. Надо было очень постараться, чтобы различить морщины. Хотя морщины ничего не говорили о ее возрасте, она была девочкой. В туфельках и с белыми носочками, в белой юбке с фиолетовыми цветами, которая была чуть ниже колен, в белой рубашке с желтыми цветами.