Мы даже не понимали, зачем нам нужно было кидать камни. В этом не было соревнования, я была старше и кидала камни лучше. Зато у Диньки они падали близко от берега и с большими брызгами, на что ругалась мама. Может мы просто так грелись, или воевали с Енисеем, чтобы он скорее успокоился.
Река и правда становилась спокойнее. Я стала упрашивать маму, чтобы разрешила мне пройтись вдоль берега в воде. На удивление, мама согласилась. Я не понимала почему. Даже мне эта идея казалась глупой и холодной. Но хотелось.
Я разулась и зашла по щиколотку в воду. Все мышцы в теле сжались, а еще стало щекотно от любого порыва ветра. Я шла у границы накатывающей на пляж воды, волны то поднимались выше щиколотки, то чуть задевали ступни. Брат смотрел на меня с недоверием, он прекрасно понимал, как мне холодно. При каждом шаге я заново ступала на острые камешки, это не было больно, просто нужно было заранее сжаться и потерпеть. Если просто долго стоять на одном месте, камушки не чувствовались, только вода гладила по ногам.
Дальше я не заходила, не хотела намочить бриджи. А еще дальше начинались водоросли, их прибило к берегу с глубины. Иногда я их задевала ногой, они были склизкие и холодные. И хотя в них не было ничего опасного, мне не хотелось к ним прикасаться.
Когда берег пошел на подъем, я вышла на пляж и стала ходить по сухим камням, чтобы быстрее высушить ноги. Это было не так приятно как в воде, острее. Я ходила по камушкам, пока за мной не перестали оставаться мокрые следы. Отпечатки моих ног становились все тоньше и бледнее, пока вовсе не исчезли. Я села на камни и надела носки, а следом - обувь. Стало мягко и тепло. Мы пошли к дому.
Когда мы проходили мимо папиной школы, где я когда-то разбила коленку, мы решили зайти во двор. Во дворе мы прошли мимо клумб, налево, к игровой площадке. На площадке было много горок, шины, вкопанные в землю ступеньками.
Я ходила по деревянным брусьям, которые были высоко над землей, и вспоминала, как однажды упала примерно с такой высоты.
69.
Похороны проходили тихо, все ходили оглоушенные, словно осенние мухи, и ждали машину.
Посреди комнаты стоял гроб, в нем лежала прабабушка, не спала, она в нем мертвая лежала. Не понимаю, зачем мне мать сказала представить, что она спит. Разве не глупо спать в гробу?
Потом мужики закрыли гроб. Почему этого не делал мой дядя, не ясно, он красный сидел в углу и смотрел на нас пустым взглядом.
Потом мы в автобусе поехали на кладбище. Там мне дали монетки, чтобы я их кинула, когда будут закапывать прабабушку. Одна монетка завалилась за рукав, пришлось кидать несколько раз. Я достала монетку, когда все уже кинули свои горсти и монет, и земли. Стало стыдно, но я кинула.
А дома у прабабушки накрыли на стол. Было много пьяных рож, в основном мужских, и трезвые женские. А еще мы все пели. Да так, что люстра звенела от каждой песни. Но только если пели вместе, я, мама, тетя и бабушка. Если кто-то молчал, то все было в порядке.
Потом все расходиться начали, зазвучало про посошок. Я спряталась на кухню, на кухне хорошо. Тут прабабушка читала молитвы, чтобы я спала лучше. Иногда мне казалось, что мама привозит меня к прабабушке только ради этих молитв.
Забравшись на стул с ногами, как мама не разрешает, я положила голову на коленки и просто наблюдала за выходом. А еще, за теперь уже частыми пьяными рожами.
Потом мама с тетей начали убирать со стола и носить все на кухню. Папа вышел со мной на улицу, и я стала ходить по бетонному крыльцу. Пять шагов туда, пять обратно.
Прабабушки больше нет.
Она как-то подарила хвост глухаря, и мы сделали фото. Значит, теперь я увижу ее только на фото. А еще она радовалась моему рисунку девочки, которой не существует. А потом высморкалась в него, значит она не видела, что я нарисовала.
А когда она стала глохнуть, мама пожарила церковные свечи на сковородке, они растаяли, а папа обмакивал полоски ткани в воск, он порвал наволочку. И они сделали большую трубу, как подзорную, только из воска и ткани. Странно, свечи церковные, а теперь воск обычный. Потом они положили прабабушку, воткнули в ухо эту трубу и подожгли. А когда догорело почти до головы прабабушки, они вытащили. Оказалось, что у прабабушки было много серы в ухе, и без нее она опять слышать начала.
А когда весной мама сказала мне спросить, как было на войне, прабабушка расплакалась. И мне было стыдно, я не хотела задавать этот вопрос, но маму я боялась сильнее.
70.
Падаю. Очень медленно, как в кино. Или во сне. Асфальт приближается, и мне не верится в происходящее. А потом на время все исчезает, и меня окружает тьма. Папа поднимает меня держа за локоть. Немного больно от его пальцев. Кружится голова, капает кровь.