Леди Теодора приветствовала меня с гордо поднятой головой и холодным выражением лица, но я заметила, что за последние дни она заметно похудела.
Поспешно сократив расстояние между нами, вместо обычных любезностей я выпалила:
— Не теряйте надежды, миледи!
Она было нахмурилась, но ее маска быстро растаяла, как лед на ручье в половодье.
— О, миссис Рагостин! — Леди Теодора обмякла и взяла меня за руки. Мы сели на кушетку рядом друг с другом так, что наши колени почти соприкасались. — О, милая моя миссис Рагостин, я знаю, что должна надеяться на лучшее — но разве это возможно, когда о моей дочке не появляется никаких новостей?! — Она подалась ко мне, дрожа от волнения. — Доктор Рагостин нашел хоть одну зацепку, хоть какой-то след моей несчастной, пропавшей Сесилии?
— Есть определенные предположения, — уклончиво ответила я.
- О!
Рука леди Теодоры метнулась к закованному в ожерелье горлу; в дополнение к роскошному платью бедняжка надела тугой корсет, и каждый вдох давался ей с трудом. Корсет был так жестоко затянут, что мешал нашему разговору, и я боялась, как бы леди Теодора не упала без чувств.
— Доктор Рагостин снова попросил меня поговорить с вами, — прошептала я, — поскольку вопрос крайне деликатный.
— Конечно-конечно. Я в растрепанных чувствах... Признаюсь, начала бояться, что...
— Уверяю вас, доктор Рагостин внимательно рассмотрел ваше дело.
— Разумеется.
— Он поручил мне кое-что у вас спросить.
— Что угодно! — Леди Теодора снова схватила меня за руки.
Я сделала глубокий вдох, что мне вполне позволял сделать мой корсет, зашнурованный не слишком туго и лишь поддерживающий подкладки на грудь и бедра. И спросила:
— Достопочтенная Сесилия была левшой?
Казалось бы, вопрос совершенно невинный. Но не для аристократии.
— Однозначно нет! — Леди Теодора отняла руки. — Как... Да я никогда... Чтобы дочь баронета была левшой?!
Я ожидала такой реакции и соответствующе к ней подготовилась. И, не обращая внимания на возмущение леди Теодоры, ласково прошептала:
— Не сейчас, разумеется, миледи. — Это была ложь; леди Сесилия явно пользовалась левой рукой в своих комнатах, пока никто не видел. — Но в раннем детстве? Ведь нельзя ожидать от ребенка соблюдения норм приличия, согласны? Возможно, в первые годы жизни она...
Леди Теодора отвела взгляд и посмотрела на бархатистый ковер с цветочным узором:
— Пожалуй, ее няня могла упоминать о чем- то подобном.
— А гувернантка ничего не говорила?
— Что ж, я... сразу и не вспомню... Если леди Сесилия и была левшой, мы ее уже переучили, не сомневайтесь.
Это было серьезное признание, и от него у меня мурашки пробежали по коже — но не по той причине, которую могла бы предположить леди Теодора. Само собой, я разделила бы ее мнение, если бы не мое необычное воспитание: моя мать считала, что все должно проходить естественно, что ребенок должен развиваться сам, что человеку нужна свобода. А каково было леди Сесилии? Ее били по пальцам, когда она бралась за что-нибудь «неправильной» рукой, игрушки отбирали и перекладывали из левой руки в правую, и, конечно, девочку непрерывно отчитывали. А когда она училась писать, ей, вероятно, привязывали левую руку за спиной. Вполне возможно, что у нее почти всегда была содрана кожа на левой руке, потому что ее лупили ремешком по ладони.
Помимо всех этих запретов и мучений достопочтенная Сесилия перенесла жестокое превращение в «украшение высшего общества». Ее заставляли ходить с книгой на голове, чтобы выправить осанку. Учили вышивке — правой рукой, и «всем видам рукоделия» — тоже правой рукой, и рисованию мутных пастельных картин конфетных оттенков.
Но не левой ли рукой леди Сесилия заносила свои мрачные мысли в дневник? Не левой ли рукой писала сильные, выразительные картины углем?
В беспечные дни свободы в Фернделл-холле (казалось, с тех пор прошла целая вечность, хотя на самом деле меньше года) нам с мамой довелось прочитать новый «бульварный роман» под названием «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», и он напомнил маме об одном исследовании, которое незадолго до этого начали проводить в Германии: психиатры намеревались подробнее изучить такие понятия, как «идея фикс», «раздвоение личности», и так далее. Чтобы дать мне общее представление о «раздвоении личности», она взяла снимок и сложила вдвое, разделив пополам лицо, а затем прислонила каждую половину по очереди к зеркалу. Получилось два новых лица; в них узнавался человек с фотографии, но различия поражали.