Чтобы он в свою очередь не увидел меня, я шла посреди улицы, хотя это было очень рискованно. Это и днем опасно, а ночью, всей одетой в черное, — вдвойне. Даже при свете каретных фонарей возницы непременно сбили бы меня, если бы только я сама не увернулась, но под ногами хлюпала грязь, смешанная с подтаявшим льдом и лошадиным навозом, и передвигаться по ней было сложно. Несколько раз я чуть не упала, а один раз все-таки оступилась и перекатилась по холодному булыжнику, спасаясь от обитых железом копыт. Юбка и балахон промокли и испачкались. Я вовремя поднялась, чтобы увернуться от огромной кобылы клейдесдальской породы, которая скакала галопом, запряженная в телегу с древесиной.
Да, на дороге встречалось все больше повозок и телег; Александр Финч завел меня в какой-то район складов, судя по всему неподалеку от громадного рынка Ковент-Гардена. Куда, хотелось бы знать...
Тут он остановился у видавшей виды двери, над которой висела трудночитаемая табличка: тшшшшт шшшъ & жеж жшжжжж’жкя ж.
Судя по всему, это была дешевая ночлежка с рядами коек с блохами и клопами. Как раз в подобном месте бедная лысая дремала лишилась последних своих вещей и монет. И там же она могла заразиться стригущим лишаем.
Я догадывалась — хоть в это и сложно было поверить, — кого Финч-младший собирался там навестить.
Вместо того чтобы постучать в дверь, он зашел за угол и скрылся за дряхлым зданием.
Я закусила губу и застыла подобно черной, заляпанной грязью статуе — потому, признаюсь, что не знала, как быть дальше. Он бы непременно меня заметил, если бы я зашла в этот тесный закоулок. Но если за ним не последовать...
Нет, я должна.
Выругавшись, я неслышно зашагала по улице к ночлежке. Вдруг из-за угла, за которым до этого скрылся Александр Финч, вышел незнакомец с длинными черными волосами и похожей на лопату бородой. Его кожа казалась чересчур бледной, очков на нем не было, и, хоть он на меня и не смотрел, я в полной мере ощутила тяжесть его взгляда. Даже в ночи глаза незнакомца ярко горели почти серебряным пламенем. Я разинула рот, но мне хватило самоконтроля, чтобы не ахнуть от изумления.
Это был замаскированный Александр Финч. Я ни за что бы его не узнала, если бы не одежда: на нем были те же тряпичная кепка, фланелевая рубашка, вельветовая куртка и штаны.
Погруженный в свои мысли, Финч не заметил меня среди других прохожих. Он развернулся ко мне спиной и постучал в дверь ночлежки, а я тем временем отошла в укрытие, которое покинула всего несколько секунд назад.
Финч стучал, пока ему наконец не открыли. Тогда он спросил слащавым голосом:
— Миледи не желает подышать воздухом?
Девочка не ответила, только выскользнула на улицу будто испуганный зверек; да я и собаку не стала бы держать в такой дыре!
— Дай мне фонарь.
У нее был фонарь? Видимо, да. Она протянула его Александру Финчу, и тот чиркнул спичкой.
Достопочтенную Сесилию озарил слабый свет, и я опять чуть не вскрикнула. Если бы Финч не привел меня к ней, сложно было бы догадаться, что это именно она: и родная мать не узнала бы ее в бледной, осунувшейся девочке со спутанными грязными волосами, торчащими из-под повязанной на голове тряпки, с дрожащими плечами, прикрытыми одной лишь шалью, тонкой и потрескавшейся кожей, ступнями, обмотанными грязными лоскутами. Я смогла поверить своим глазам лишь потому, что десятки раз рисовала ее карандашные портреты.
Достопочтенная Сесилия — попрошайка с большой корзинкой.
Александр Финч отдал ей зажженный фонарь. Она что-то сказала, но так тихо, что я ничего не услышала.
— Сначала работа, потом еда, — довольно громко ответил он.
Она снова залепетала. Глаза у нее были большие и жалобные.
На этот раз он не ответил, только нетерпеливо вздохнул и поводил пальцами у нее перед губами, словно вливая какое-то лекарство. На его лице не дрогнул ни один мускул. Глаза горели ярким горячим пламенем. Он сделал несколько пассов руками у леди Сесилии над головой и над плечами. Я отказалась бы в это верить, если бы не увидела воочию: он обрел над нею власть, даже не касаясь ее. Из взгляда леди Сесилии словно высосали всю жизненную силу, всю тоску и надежду, и она стала похожа на фарфоровую куклу, голодную и потрепанную, под покрытым сажей стеклянным колпаком.