К этому моменту я уже вполне выглядела так, будто вот-вот расплачусь.
А именно это мне и было нужно. Я надеялась сойти за беспризорного ребенка. Довольно высокого, но все же ребенка. Чтобы изобразить тощий, как спичка, силуэт голодающей сироты, я отказалась от всех своих подушечек и подкладок — решение это далось мне нелегко, поскольку с ними пришлось отказаться и от «боевого обмундирования» — корсета и кинжала, и от большей части моих привычных запасов. Тщательно отобрав самое необходимое, я рассовала все по карманам.
Еда в «самое необходимое» не вошла, и времени перекусить не нашлось; желудок жалобно ворчал, а голова кружилась — впрочем, это обещало усилить эффект, к которому я стремилась. Кожу я намазала смесью уксуса и мыла, чтобы она выглядела болезненно-бледной и сухой, а с помощью ламповой сажи нарисовала круги под глазами и создала впечатление впалых щек. Мои распущенные волосы и так были достаточно отталкивающими на вид, а после того, как я натерла их угольной золой, как и все свое тело, из меня получилась самая настоящая оборванка. Что касается одежды, я выбрала невероятно скромный и грязный наряд сборщицы мусора, который теперь, когда его не поддерживали подушечки и подкладки, был мне заметно велик и свободно висел на моих костлявых плечах. Я даже порвала ткань в нескольких местах. Ноги я обмотала старыми тряпками. На одной из улиц я нашла шляпу-котелок, по которой успел проехаться не один десяток карет, всю истоптанную копытами лошадей, и нахлобучила ее на голову так, чтобы она почти полностью закрывала глаза. Поскольку маленькие нищенки не гнушались подобных предметов одежды — лишь бы голова была покрыта и в тепле, — выглядела я вполне правдоподобно.
Как и моя нерешительность. В глазах окружающих я сейчас была беспризорной девчушкой, которая стояла перед пугающей неизвестностью, набираясь храбрости и рассуждая про себя, готова ли она продать свою голодную свободу за еду, остриженную голову и изнурительную работу по дому. Им было невдомек, что эта колеблющаяся оборванка на самом деле начинающая искательница, еще не определившаяся, стоит ли рискнуть и написать письмо брату.
После того как я обошла вокруг здания и выяснила, что вход и выход там только один, я удалилась. Ненадолго: всего на несколько минут, которые ушли у меня на то, чтобы уверенной рукой — при этом сама не будучи такой уж уверенной в своих выводах — вывести карандашом следующие строки:
Шерлок,
Незадолго до церемонии С. А. попытается покинуть Уизерспунский сиротский приют, дом 472 по Хакстейбл-лейн. с розовым веером в руках.
Встреть ее у ворот; дальнейшее оставляю на тебя.
Э. X.
Дрожащими руками — инстинкты подсказывали мне, что лучше не давать братьям ни единой зацепки касательно того, где я нахожусь в данный момент, — я сложила листок и написала адрес: 2216, Бейкер-стрит.
Шерлок, без сомнений, попытается выяснить, откуда отправили письмо, но это не важно, поскольку я не собираюсь стоять на одном месте и ждать, пока он выйдет на мой след, а из описания, которое даст ему человек, доставивший записку, брат не извлечет ничего, кроме того, что я переоделась бродяжкой. И все же — вдруг завтра он придет не только ради леди Сесилии, но и для того, чтобы заманить меня в свои сети?
Впрочем, выбора у меня не было. Положение леди Сесилии вынуждало меня поставить под угрозу собственную свободу, чтобы выручить бедную левшу.
Я передала листок профессиональному посыльному: он крайне удивился, что маленькая грязная оборванка не только умеет писать, но и располагает необходимыми средствами, чтобы оплатить его услуги, но можно было не сомневаться, что посыльный отнесет письмо по адресу — ведь это его работа.
Времени на метания больше не оставалось, и я пошла, точнее — поплелась, согнув колени и еле передвигая ноги под грязной ободранной юбкой: во-первых, для того чтобы зрительно уменьшить свой рост, а во-вторых, чтобы со стороны казалось, будто в детстве я страдала рахитом, — так вот, я отправилась обратно к Уизерспунскому сиротскому приюту, прижимая к глазам завернутый в тряпочку кружок лука. Остановившись у ворот, я сморгнула набежавшие слезы и постучала.