— Имя? — строго спросила в высшей степени непривлекательная дама, которая сидела за не менее скучным на вид письменным столом и заполняла мою анкету.
— Пегги, маменька.
Я стояла перед ней на слегка согнутых ногах. Мне было неудобно, и из-за этого я чуть покачивалась. Что ж, так даже лучше.
— Фамилия?
— Проста Пегги, маменька.
— Родители?
— Я никогда о них не слыхала, маменька, — ответила я, старательно изображая говор кокни, и шмыгнула носом.
Мой высокий рост не мог вызвать у нее жалости, поэтому я решила сыграть на плаксивости и простоте ума.
Дама со вздохом поставила галочку рядом со словом «Незаконнорожденная», но все же задала следующий вопрос:
— Дата и место рождения?
— Не знаю, маменька.
— Крещение?
— Эт’ што, маменька?
— Тебя крестили?
— Откудова мне знать, маменька? — слезливо отозвалась я, и в ту же минуту мой живот жалобно заурчал.
Дама внимательно на меня посмотрела, а потом взяла со стола маленький китайский колокольчик и позвонила в него. По форме, если не считать ручки, он напоминал ее белый чепчик значительных размеров.
На звонок прибежала девочка, которая выглядела точно так же, как и все сиротки в этом заведении: ничего не выражающий взгляд без улыбки, коротко остриженные волосы, клетчатый передник поверх уродливого коричневого платья.
— Звали, матушка?
— Принеси хлеб и чай, дитя.
— Да, матушка. — Девочка подпрыгнула в попытке изобразить реверанс и удалилась.
— Присаживайся, Пегги, — ласково обратилась ко мне матрона. — Ты когда-нибудь была в заключении?
— Эт’ как, маменька?
— Тебя сажали в тюрьму за какое-нибудь преступление?
— Нет, маменька.
— Ты жила в работном доме?
Так началась длинная череда вопросов. Пока, дрожа от голода и волнения и время от времени пуская слезу, я сидела и уминала (с неподдельным аппетитом) пустой хлеб, запивая его слабым чаем, матрона успела выяснить, что образования я никакого не получила, в воскресную школу не ходила, денег у меня не было, как и друзей или родственников, которые могли бы покрыть расходы приюта на заботу обо мне, пособия по бедности я тоже не получала, не переболела ни золотухой, ни скарлатиной, ни коклюшем, ни оспой.
— Склонна к истерикам?
— Нет, маменька.
— К недержанию мочи?
— Што, маменька?
Она поджала тонкие губы и с явным неудовольствием заставила себя сказать:
— Ты писаешь в штаны или в кровать?
— Нет, маменька!
— Что ж, хорошо, м-м... — она опустила взгляд на листок, — Пегги. — Матрона отложила ручку, позвонила в колокольчик, и в комнату пришла девушка примерно моего возраста со стопкой коричневой одежды в руках. — Думаю, пока ты поела достаточно. Иди за этой юной женщиной, помойся и переоденься, а потом я проверю, есть ли у тебя... м-м... какие-нибудь заражения, и постригу тебе волосы.
Вот он — момент, которого я ждала.
— Остричь волосы, маменька?! — Широко распахнув глаза от ужаса, я вскочила на ноги, не забывая сгибать колени. — Но маменька, я не хочу их стричь!
— Придется, если хочешь здесь остаться, дитя.
— Но маменька...
— Ты желаешь иметь крышу над головой, еду, одежду, образование? Тогда будь добра, соблюдай правила гигиены. Кроме того, тебе необходимо сделать прививку от оспы.
— Приви... вы про иглу, маменька?! — Мне представилась еще одна отличная возможность изобразить страх — все кокни до ужаса боятся вакцинации, — и я с готовностью за нее ухватилась. — Што вы, маменька, не надо мне колоть никакой иглой никакого яду!
— Не глупи. Это не яд, и укол ты легко перенесешь; здесь всем девочкам его делали.
Осуждение и холод в ее голосе дали мне отличный повод воскликнуть:
— Уж не знаю, маменька, смогу ли я это вытерпеть!
— В таком случае тебе придется вернуться на улицу.
— Нет, пожалуйста, маменька, я есть хочу!
— Тогда поступай так, как тебе велено. Решай.
Изображая растерянность и отчаяние, я заломила руки и вскрикнула:
— Не могу! Мне надо помолиться, маменька. Пару минуточек, маменька, штобы все обдумать. У вас есть часовня, маменька?
Матрона посмотрела на меня с подозрением, но не смогла отказать неожиданно набожной оборванке в такой просьбе, тем более когда рядом стояла «юная женщина», угрюмая и молчаливая, от которой наверняка требовали, чтобы она молилась по несколько раз в день.
— Хорошо, — проговорила дама, поднимая взгляд на девушку. — Отведи ее в часовню...
Эврика!