Что же касается Дня благодарения, то мама была так же пряма с нами, как и с ним:
— В этот четверг чтоб никто не смел есть индюшку, уразумели? Для вас День благодарения будет в пятницу.
— А сосиски из индюшки считаются? — спросил я, потому что нет такого маминого запрета, который я не смог бы обойти. Вообще-то индюшачьи сосиски я есть не собирался, но принцип есть принцип. Мама посмотрела на меня так, что если бы я был салатом, то тут же увял бы.
Она так же безапелляционно заявила, что нам не разрешается праздновать у друзей, хоть с индюшкой, хоть без, потому что тогда наш собственный семейный День благодарения станет чем-то неважным и незначительным. Все бы ничего, но сейчас мне как-то совсем не хотелось оставаться наедине со своими мыслями. Я все еще никак не мог отойти от гибели того парня и обескураживающего признания Гуннара, однако до начала моей смены в ресторане еще оставалось довольно много времени.
Я попробовал отвлечься: посмотрел футбол, поиграл с нашим котом Икабодом, которому в пересчете на собачий возраст был примерно девяносто один год — не знаю, сколько это будет для кота. Но даже Икабод почувствовал, что я сам не свой, и отправился любоваться Кристининым хомяком, безостановочно бегущим в своем колесе. Помню, когда я был маленьким, мама развлекала меня тем, что брала с собой на рынок и показывала вращающихся на гриле цыплят. Наверно, для Икабода хомяк был тем же самым, что цыпленок на вертеле для меня.
В конце концов, я вышел из дома раньше, чем нужно, и потихоньку побрел в ресторан. Проходя мимо нашего местного скейт-парка, я увидел некую фигуру, одиноко сидящую перед закрытыми на амбарный замок воротами. Самого парня я знал, но имени его нет, только кличку. Когда-то он ходил в свитере с надписью «Лихач», но «Л» обтерлось, превратилось в «П», и с того момента парень навсегда стал Пихачом. Как и я, он сроднился со своей кличкой. Все сходились на том, что она ему в самый раз. Парень был долговязый, с рыжими лохмами, коленки и локти в ярко-розовых пятнах от подживающих ссадин, а глаза... Клянусь, у меня всегда было впечатление, что они смотрят куда-то в иные вселенные, причем не все из этих параллельных реальностей поддаются здравому разумению. Помогай боже тем бедным родителям, которые увидят Пихача на пороге своего дома в вечер выпускного бала их дочери.
— Привет, Пих, — сказал я, приблизившись.
— Привет. — Он поздоровался со мной своим особенным рукопожатием, состоящим частей этак из восьми — ну там сначала стукнуться костяшками, потом хлопнуться пятернями и так далее — и, видимо, не собирался продолжать разговор, пока я не исполню весь ритуал как положено.
— А чего это ты не ешь индюшку? — спросил я.
Он одарил меня снисходительной усмешкой:
— А не с какой это мне стати не есть дохлую птицу?
У Пихача был свой собственный язык, в котором он вовсю пользовался двойным, тройным и даже четверным отрицанием, так что ты вечно становился в тупик, имел ли он в виду то, что сказал, или как раз наоборот.
— Так ты это... веган, что ли? — спросил я.
— Не-е. — Он погладил живот в области желудка. — Я уже ел сегодня дохлую птицу, раньше. А ты?
Я пожал плечами, не желая вдаваться в подробности.
— В этом году мы празднуем День благодарения по китайскому календарю.
Он понимающе дернул бровью:
— Год Козы. Вкусно, наверно.
— Слушай, — сказал я, — а разве скейт-парк не закрыт на зиму? Или ты собрался сидеть здесь до весны?
Пих помотал головой.
— Юниброу сказал, что придет откроет спецом для меня сегодня. Но я ничего не не вижу никакого Юниброу, а ты нет?
Я присел рядом и прислонился к ограде. Разговор с Пихачом — что лучше может отвлечь от тяжких дум? Это же реальный взрыв мозга, все равно что играть в «Сапер», только не с компьютером, а с живым человеком. Мы заговорили о школе, и я был поражен объемом знаний моего собеседника в области личной жизни учителей — в ней он разбирался гораздо лучше, чем в преподаваемых ими предметах. Заговорили о пирсинге и о том, как кольцо в губе помогло ему отучиться от вредной привычки грызть ногти. Я кивал, делая вид, будто понимаю, какая связь между этими двумя явлениями. А потом разговор зашел о Гуннаре. Я рассказал о его скорой неизбежной кончине, и Пих опустил глаза, нервно ковыряя наклейку с черепом на своем шлеме.