Но не решился никто взять его: стал он дерьмом.
Ты начинаешь с того, что без голоса ты от простуды.
Раз извиняешься ты, Максим, зачем же читать?
Рядом с Сотней Колонн изваянье медведицы видно,
Там, где фигуры зверей между платанов стоят.
Пасти ее глубину попытался измерить прелестный
Гил и засунул, шутя, нежную руку туда.
5 Но притаилась во тьме ее медного зева гадюка:
Много свирепей она хищного зверя была.
Мальчик коварства не знал, пока не укушен был насмерть:
Ложной медведицы пасть злее была, чем живой.
Чем занят друг мой Каний Руф, скажи, Муза!
Быть может, на листках бессмертных все пишет
О Клавдии, о днях былых времен повесть?
Иль с тем, что приписал Нерону льстец лживо,
5 Он спорит, или с Федром в злых его шутках?
Элегик резвый или эпик он важный?
Иль, средь поэтов сидя, он острит, праздный,
Пересыпая речь аттической солью?
10 Ко храму ли оттуда он идет в портик
Иль к Аргонавтам и лениво там бродит?
Иль у Европы томной вновь в лучах солнца,
Среди остывших пополудни он буксов
Сидит, а то гуляет без забот горьких?
15 В Агриппы термах или в Титовых мыться
Он стал иль в Тигеллина гнусного банях?
Иль он в деревне у Лукана и Тулла?
Иль с Поллионом на четвертой он миле?
Иль к бурным отбыл он уже ключам байским
20 И по Лукрину тихому плывет в лодке?
«Желаешь знать, чем занят Каний твой? Смехом».
Спас господина опального раб, им самим заклейменный.
Этим, однако, не жизнь спас он ему, а позор.
Апиций, шестьдесят мильонов дав брюху,
Ты все ж десяток сохранил себе с лишком.
Но, опасаясь жажды с голодом вечным,
Налив последний кубок, ты глотнул яду.
5 Такой, Апиций, не был ты вовек прорвой!
Ежели кушанья все рабам за спиной отдаешь ты,
То почему ж не в ногах стол накрывают тебе?
Портивший лозы козел, обреченный на смерть за это,
Жертвой угодной предстал, Вакх, перед твоим алтарем.
Тускский гаруспик, его заклать собиравшийся богу,
Рядом стоявшему тут парню-болвану велел
5 Острым отрезать ножом ему немедля шулята,
Чтобы пропала скорей мяса поганого вонь.
Сам же, когда, наклонясь к алтарю дерновому, горло
Бившейся жертвы хотел резать, зажавши рукой,
Всем святотатственно он показал свою страшную грыжу.
10 Тотчас хватает ее и отрезает мужик,
Думая, что вековой того требует чин и обычай
И что утробой такой издавна чтут божество.
Так из этруска ты вдруг обратился в галла, гаруспик,
И, закалая козла, сам-то ты стал валухом.[100]
Чтоб охладить тебе горячий жар бани,
Куда, Фавстин, и Юлиан едва входит,
Проси, чтоб окунулся Сабиней-ритор:
Остудит этот и Нероновы термы.
Кандид, владеешь один ты землей, один и деньгами,
Золотом — ты лишь один, муррою — тоже один.
Массик имеешь один и Опимиев цекуб один ты,
Да и умен ты один, и даровит ты один.
5 Все у тебя одного. Ты думаешь, стану я спорить?
Но вот супругу твою, Ка́ндид, ты делишь с толпой.[101]
В гости к себе не зовешь, а ко мне ты в гости приходишь:
Я бы простил, коли ты, Галл, никого бы не звал.
Ты приглашаешь других: мы оба с изъяном. «С каким же?»
Твердости нет у меня, Галл, у тебя же — стыда.
Все удивляешься ты, что воняет у Мария ухо.
Нестор, ты сам виноват: ты ведь наушник его.
С двух ног ты прими цепи, Сатурн, как дар Зоила.
В дни прежние он долго носил колечки эти.[102]
Нет подачек теперь: ты бесплатным обедаешь гостем.
Что же ты, Гаргилиан, делаешь в Риме, скажи?
Тогу откуда ты взял и чем за каморку ты платишь?
Где добываешь квадрант? Что ты Хионе даешь?
5 Пусть, как ты сам говоришь, ты живешь с величайшим расчетом,
Но продолжать эту жизнь, право, совсем не расчет.[103]
Знаю я, есть у тебя много югеров сельских угодий,
Много участков земли занял и в Риме твой дом,
И сундуку твоему должников поклоняется много,
И подаются на стол в золоте яства твои.
102
Ст. 1.