Какова самореклама! Стефан, значит, предатель: предал тех, предаст и этих, а Асклепиодат человек верный и собирается этим служить так же верно, как тем. Бери меня, Асклепиодата! Стефан не нашелся что ответить, ухватился за горло от возмущения, ретировался к трону. Каков демагог! К такому не прорвешься, от такого не дождешься раскаяния, признания чужой правоты. Для него высшая правда - он сам. Ничтожество, возомнившее себя политиком, суперполитик, политик в себе. Нет слов. Велизарий выслушал спокойно, обдумал и отпустил ни с чем. Не дано Велизарию ни мести над этим человеком и его жизни, ни его преданной службы, даже его заверений и честных слов не выступать против Велизария. Пусть он идет на все четыре стороны. К готам, может, воздадут за верность, к Теодату, раз он ему так дорог,- куда хочет. Слишком велика милость - он не ослышался?
— Это правда, благороднейший?
Велизарий нахмурился: неужели стал похож на лжеца? - Правда.
Асклепиодат оскорбленно поклонился: даже получив свободу, не мог быть ею довольным, не мог пользоваться ею. Готам ни в Риме, ни в Равенне он не нужен, и, конечно, ехать ему некуда. Получая свободу формально, фактически он терял ее. Для человека его уровня и положения, положения государственного мужа, свободы как таковой не существует. Свобода как таковая - потеря должности, потеря всего, кроме жизни,- чистейшей воды тюрьма. Он мог действовать и быть человеком и осуществлять тем самым свою свободу только в системе: в готской, как прежде, или византийской, как теперь, и никак не полагал, что с его опытом и энергией его пнут, как собаку. Он бы согласился с тем, если б ему голову снесли как вчерашнему врагу но не мог согласиться с тем, что его обездолили как личность и выгнали вон. Местное предпринимательство торговые делишки, юридическая практика, доходец - ненавистный меркантилизм мещанина - его перспектива. Но выходы найдутся - успокаивает себя - должны найтись, для настоящего неаполитанца нет безвыходных ситуаций.
На улице перед дверями его ждали люди... Кто-то увидел, как он входил сюда, растрепал, раскукарекал: Асклепиодат здесь, Асклепиодат здесь. Нахалов, желающих поглумиться, нашлось прилично. Впрочем, он ошибся, приняв их за нахалов, они больше похожи на мстителей, хотя для разминки, чтоб подогреть себя, и задают глумливые вопросы, бросают обвинения, вроде: «зазнался там, в верхах». Что они знают про верха? Что они знают про власть, которую ненавидят, и без разбора - любую. Сначала выбирают, потом бесконечно, безгранично, безоговорочно доверяют, потом сами же сажают на свою шею, а потом люто ненавидят. Когда есть возможность - призывают к ответу, когда нет - ненавидят так. Теперь есть возможность ненавидеть и расправиться - кто откажется?
Они его порвали. Трудно себе представить человека, изорванного так мелко, как может быть разорвана только вата. Самые маленькие части тела и те валяются отдельно. Из руки сделали десять предметов, локоть отделили от предплечья, кисть от локтя, пальцы от ладони. Раздели, вытащили из одежды, разбросали, раздавили. В общей драке не заметили, как покалечили друг друга, но не пожалели о друзьях, раз такая цена. Показалось, мало, вспомнили про Пастора, побежали к его дому - запой расправами, - потребовали слуг открыть дверь. Те сказали: хозяин умер, им не поверили, взломали дверь, ворвались, переломали мебель, перебили посуду, загадили все, даже потолок, вытащили Пастора из постели, выволокли на улицу. По улице несли на руках, он сидел как живой, только душа отлетела, и он слегка болтался - приходилось поддерживать за плечи. Кто-то принес длинную жердь, заточили конец, сделали кол, удовлетворенно, хотя и с запозданием, нанизали Пастора на него, забили глубоко: через кишечник, брюхо, грудь до самой головы. Подняли над собой: двое - за ноги, двое - за древко и понесли дальше, чтоб посмотрели все на их праздник. Кто-то выразил сожаление по поводу Асклепиодата: надо было, мол, и его также, поспешили маленько, теперь не соберешь.
Вновь здоровенной толпой собрались перед Велизариевым дворцом, выставили пугало, выложили ошметки, просили простить за справедливый гнев и не принимать прозрение за бунт.