Выше уже говорилось, что бронзовые вещи и их каменные подобия, встреченные в комплексах синегайской, маргаритовской и других культур юга Дальнего Востока, во многих случаях типологически близки бронзовым изделиям Забайкалья, Южной Сибири и Центральной Азии, где в это время сложился и существовал ряд богатых и колоритных культур. Отмеченное типологическое сходство говорит о том, что, начиная с середины II тыс. до н. э. население юга Дальнего Востока было достаточно тесно связано с южносибирским и центральноазиатским миром, а через него — с древними народами Средней Азии и Восточной Европы (Окладников, Деревянко, 1973, с. 206). Наряду с влияниями были и прямые проникновения. Археологические данные свидетельствуют о приходе во II тыс. до н. э. отдельных групп населения из Забайкалья и Прибайкалья в бассейн Амура (Деревянко, 1969а, с. 99).
В действительности сфера связей, контактов и проникновений была, видимо, еще шире. Так, влияние андроновской культуры отмечено в шаньинских бронзах Китая (Киселев, 1960, с. 264–265). Позже карасукские бронзолитейные традиции наложили печать на иньские бронзы Китая (Новгородова, 1970, с.176). Следы влияния культур Забайкалья. Южной Сибири и Центральной Азии прослеживаются на бронзовых изделиях Южной Маньчжурии: кельты и пуговицы, отлитые здесь, по форме и орнаменту аналогичны карасукским (Окладников, Деревянко, 1973, с. 206). Каменные кинжалы бронзового века Корейского полуострова типологически сопоставимы с сибирскими образцами, а бронзовые пуговицы имеют карасукский облик (Won Jong Kim, 1967; Хван Ги Дек, 1963). Отголоски влияния карасукских бронз угадываются в поздненеолитическом инвентаре Японии. В разгадке этого явления может иметь значение факт наличия отдельных элементов сходства поздненеолитической керамики Японии с зайсановской или синегайской глиняной посудой (Чан Су Бу, 1977, с. 20–21).
Юг Дальнего Востока издревле был ареной контактов предков нынешних палеоазиатских и тунгусо-маньчжурских народов. Поэтому этногенез и этническая история аборигенных групп восточноазиатской части нашей страны не могут быть поняты без изучения приамурских и приморских древностей. Однако накопленный к настоящему времени археологический, антропологический и лингвистический материал еще недостаточен для сколько-нибудь надежных этногенетических выводов. Тем не менее, некоторые предположения могут быть высказаны уже сейчас.
Обращают на себя внимание обозначившиеся с неолита существенные различия между культурами Верхнего и Нижнего Амура. Можно предполагать, что Верхнее Приамурье входило в ареал формирования северных тунгусов. Этому не противоречит антропологический материал эпохи неолита из Шилкинской пещеры. Приморье в неолите и бронзовом веке, видимо, явилось районом сложения южных групп тунгусов, во всяком случае местные культуры железного века, тунгусская принадлежность которых считается доказанной, генетически увязываются, через бронзовый век, с локализовавшейся на этой территории зайсановской культурой эпохи неолита (Левин, 1953, 1958; Окладников, 1961, 1968а; Окладников, Деревянко, 1973 и др.).
Неолитические культуры Нижнего Амура с керамикой, украшенной богатым набором специфических криволинейных узоров, а также возникшие на их основе местные культуры бронзового века, вероятнее всего, связаны с предками современных нивхов и нанайцев. Для нивхов и нанайцев, по наблюдениям А.П. Окладникова, «и в наше время характерна та же криволинейная орнаментика. Основными элементами, фундаментом ее по-прежнему остаются спирали и амурская плетенка». И далее: «Еще ярче связи древней культуры и современной, этнографической, выступают в петроглифах Амура и Уссури, продолжающих художественные традиции неолитического времени. Так, ближайшей аналогией маскам-личинам петроглифов Сакачи-Аляна могут служить расписные личины погребальных идолов — вместилищ душ умерших у нанайцев» (Окладников, 1979, с. 15).