Я узнал, что их корабль вовсе не блоха, как я посмел заявить во всеуслышание, а кто-то из команды даже сделал вид, будто оскорбился: «Это не блоха! Даже не вошь! А просто пиявка». Шаттл с несуразным названием «Пиявка 52 и еще 8».
Когда я спросил, чем обусловлено такое странное имя судна, мне ответили, что пиявкой окрестили просто так за отсутствием у экипажа всякого таланта на высокопарные и благозвучные наименования. Цифра «52» – это столько стукнуло корыту, когда его выволокли на рынок. А «8» означает, что больше указанного срока «Пиявке» не прожить. На этом моменте я замолчал и с подозрением оглядел истертые и местами оцарапанные стены с выглядывавшей из-под обшивки проводкой, косые и печально осевшие от груза лет кресла – весь корабль в целом являл собой молчаливую оду энтропии, упадку и неминуемо приближающемуся забвению.
На мой вопрос, прозвучавший как-то несдержанно и слишком громко, о том, сколько уже на этом корабле отлетали, космические контрабандисты ответили – восемь лет и отлетали.
Стоит сказать, что попутчики мои, до этого казавшиеся ярыми преступниками-рецидивистами, способными голыми руками удавить и бросить тело в открытый космос не только за лишнюю пригоршню галат, но и за единственно неловко брошенное слово, оказались людьми общительными и, что искренне удивляло, неплохо разбирающимися в самых разных аспектах человеческого бытия – от политики и искусства до охоты на супер-залийского чешуйчатого суслика и искусства бесплатного проезда на общественном транспорте. Прозвучало множество мною неслыханных анекдотов и смешных до слез, но поучительных баек о торговцах-нелегалах. Больше всех интересных историй поведал тот самый долговязый человек, что при входе указал мне на свободное кресло. Звали его Олфир, и служил он на корабле помощником капитана, выступал его правой рукой и верным соратником, опорой во всех начинаниях и инициативах.
Во время перелета мы с контрабандистами разделили трапезу, вернее, перекусили закутанной в синтетическую пленку упругой желеобразной массой, этикетка которой гласила: «Дичь синтетическая пряного посола, неидентичная натуральной».
Эта «ненатуральная дичь» источала резкий запах паленой пластмассы, а на вкус оказалась соответствующей самым печальным ожиданиям даже такого неприхотливого едока, как я. Более того, она находилась в неприятном киселеобразном состоянии, ее приходилось с таким трудом высасывать из полиэтиленового мешочка, что через несколько минут стало сводить челюсти. Процессу этому мешали часто попадающиеся комочки, то и дело забивавшие отверстие упаковки. Нужно было каждую минуту давить кусочки пальцами, зажимать отверстие и встряхивать пакет с сублимированной пищей.
Жители пиявки, как я их окрестил про себя, не скрывали своей деятельности, не шептались, когда необходимо было обговорить детали предстоящей сделки. Это настораживало, но в итоге убедило, что команда состоит из обычных людей, которых галактическое государство не удосужилось обеспечить достойным существованием, пренебрегло их правами, перестало как-либо замечать. Они полностью вписались в систему. На мой вопрос, как это понимать, Олфир со все тем же оскалом, заменявшим улыбку, объяснил:
– Система государства как механизм с призмой. Она замечает людей выдающихся. Не в самом высокопарном смысле. А отличающихся от ее стандартов. Если же человек полностью соответствует лекалу системы, представляет из себя стандартную шестеренку, то система не видит угрозы, она продолжает крутиться дальше. Но как только шестеренка та обрастает лишним зубчиком или меняет на миллиметр свой диаметр, система испытывает дискомфорт, призмы ее неминуемо направляются на такую шестерню с целью исторгнуть из системы либо исправить и привести к стандарту.
– А что в этом плохого? – спросил я, все еще не сумев полностью вникнуть в ход немного пространных мыслей Олфира.
Тут из носа корабля подошел невысокий коренастый мужчина, с черными с проседью волосами и карими, но при этом потухшими и как будто уставшими от жизни глазами. Он подошел медленно, будто нехотя, при этом не проявляя никакой неприязни, но и дружелюбия тоже. Словно уже тысячный раз пережил этот момент, это обращение ко мне, из раза в раз звучавшее одинаково и заканчивающееся все тем же. Этим мужчиной был капитан корабля.