— Спасибо, блин, Маршалл, разозлил инспектора! — рычит Грей и первым выходит из‑за стола.
Мне становится легче дышать, но в коридоре я все‑таки прихожу в сознание: какого черта потеряла столько времени, дубина! Я злюсь на себя, правда, не очень сильно, потому что точно знаю, что мозг работает, не переставая, цепляется и придирается ко всему.
Дверь капитанской рубки приоткрыта. Я прохожу внутрь, ищу бортовой журнал, натыкаюсь на полупустую баночку с обезболивающим, вздыхаю: до чего банально и сиротливо. Сколько их, тех сюжетов, где один из героев смертельно болен и, пытаясь спасти себя, делает всякие непоправимые глупости? В частности, вот эта разновидность фантастического хоррора. Дэна, только что грубейшим образом нарушившего субординацию, депортируют с чужой планеты, он попадает на космическую станцию и ждет попутного корабля до Земли — вместе с ценным грузом, из‑за которого он чуть своего командира и не убил. Дэн справедливо полагает, что груз опасен, потому что Дэн хорошо учился в универе и просто неплохо соображает. Командир жаждет наживы и дальше своего носа не видит. Меж тем, капитан экипажа станции смертельно болен. Он‑то и устраивает побоище, выпустив на волю мутировавших лабораторных животных из ценного груза, в надежде — всего — навсего — излечиться. Потому что вместе с Дэном своего часа попасть на Землю ждет очередная панацея, в очередной раз оказавшаяся злобным мутагеном.
Я вздыхаю и обвожу взглядом помещение. Сюжет избит и заезжен писателями до дыр, но реальность от этого не становится менее прочной. Хотя… Я выбегаю из рубки с надеждой: Дэн должен содержаться под стражей, грубая ошибка — но тут же поникаю головой, замираю посреди пустого коридора. Объяснено в книге. Капитан — его старый друг, пошедший на нарушение сознательно. Я чертыхаюсь. От грузового отсека лучше держаться подальше, сходить в медицинский, что ли?
Мне не хочется встречаться с монстрами, тем более, они вряд ли как‑то мне помогут. Непостижимым образом я помечаю все условности мира как допустимые; фантастика все‑таки, да еще и без явных промахов. Как деконструировать? За что цепляться? Отсутствие женщин? Так оно логично. Не пристают ко мне? Да я вообще не отсюда, не адаптировались еще. Тот факт, что все они белые и имена у них вполне англозвучащие?
Я дергаюсь, как от электрического тока, сразу вспоминая любимый ресторанчик в Лондоне, Лешку на 'языке' (угораздило встречаться с моделью) и наш кабинет на работе. Ведь надо возвращаться, о чем я думаю, это не мир, это призрак мира, настоящая реальность — за этими стенами. Не может же быть, чтобы двадцать четвертый век, а они все белые. Глупости. В китайцев я бы еще поверила. Но в космонавтов полукиношной внешности, ярко — выраженных европеоидов?
Я потираю руки в предвкушении, стены бледнеют и видоизменяются. Моя уверенность, впрочем, испаряется наперегонки с ними. Дэн, Маршалл, Грей и Джонни. Да невозможно такое.
'Методически неверным следует считать деконструкцию реальности, базирующуюся на непроверенном предположении. Хотя в некоторых случаях она проходит успешно, в других лишь приводит к потере субъективного времени'. Этот момент Макс заставил вызубрить наизусть. Но мир все‑таки бледнеет, и начавшуюся 'Panic Station' я едва слышу.
Остается только дождаться появления прорыва, через который можно будет выйти, упасть в черный внедорожник с черными, как смерть, номерами, спросить у Миши, не за ФСБ ли мы числимся, а лучше не спрашивать… Додумать я не успеваю. Выход появляется прямо передо мной, и я вижу обшарпанные стены московского переулка. Вывалиться окончательно, вынырнуть на поверхность — и закрыть за собой дверь в исчезающий мир.
— Плохо! — выдает Макс через мерцающую пелену, появляясь по ту сторону, и делает шаг вперед, когда я пытаюсь выйти, буквально втаскивая меня обратно за шею. Я отпрыгиваю назад, испуганная прикосновением, влетаю в перегородку, и мир снова красный, мерцающий аварийкой, узкий и страшный.
Над коридорами несется 'Panic Station'.
— Сколько? — доносится голос Гамова от противоположной стены.
— Тринадцать, — сквозь зубы говорю я.
— Сколько осталось?
— Четыре! — рявкаю что есть мочи.
Комната, в которой мы укрылись, наверное, когда‑то была довольно просторной каютой. Теперь звери рвутся сюда, чувствуя присутствие живых, и опадают грудой костей — от моей или гамовской пули. Лишь только дверь открывается со знакомым потусторонним звуком, я выставляю руку, смотря в зеркальный потолок, вижу зеленую точку на голове чудовища и нажимаю на спуск, вдавливаю его до конца. Пока ни единого промаха. Хотя два или три раза пришлось добивать.
— А еще сколько? — снова чего‑то хочет от меня Гамов.
— Иди ты, — шиплю я, делаю вдох и закашливаюсь. Смердит невыносимо: кислород в каюту то ли перестал подаваться, то ли…
'Мырым', — говорит дверь и распахивается, а я снова смотрю в потолок.
Повезло так повезло: нас нашли сразу две твари. Из‑за горы трупов мне неудобно целиться, да и зеленый луч не врет, я не пробью по прямой. Приходится высунуться с другой стороны комода, за которым я сижу, и, накрыв рукоять левой рукой, стрелять в белесое чудовище, несущееся на меня на всех парах. 'Бам', — отзывается пистолет, и зверь падает, а я в очередной раз гадаю, кем они все были до судьбоносной встречи с автором, черт бы его побрал. Справа, впрочем, ни звука, и я мертвею все те долгие доли мгновения, которые нужны, чтобы развернуться, найти глазами Гамова, его монстра, заходящего с моей стороны, и выпустить пулю, попав точно в цель.
— Ты охренел, Макс? — сквозь слезы и пот, бегущий по лбу, спрашиваю я, а он лишь раздраженно пожимает плечами, раз за разом нажимая на спусковой крючок. Наконец, раздается выстрел, и пуля застревает в полу.
— Заело.
— Да меня не интересует, — резко отбрыкиваюсь я.
'Мырым', — печально возвещает дверь.
Я гляжу в зеркало и едва успеваю стереть пот со лба. Нас пришел навестить инфицированный капитан. За ним лениво плетутся два монстра. Гамов выглядывает из‑за шкафа и делает три выстрела. Все ложатся в цель, но капитану мало, и тогда я поднимаю руку над комодом. Пистолет не стреляет. Я успеваю лишь отчаянно выругаться. Запасные магазины в карманах, одно из чудовищ несется вприпрыжку, я, кажется, сдавленно матерюсь, отстегивая от лодыжки нож, — и вгоняю его зверю прямо в шею. Тело корчится еще какое‑то время, а на мою руку льется голубоватая кровь. Я ору в голос, роняю нож и испуганно перехватываю его левой, смотрю в потолок. Капитан лежит на полу, рядом с моим комодом, второй монстр — прямо около платяного шкафа на противоположной стороне каюты.
— Руку, — требует Гамов, невесть как оказавшись рядом со мной.
Я поднимаюсь на ноги и иду к выходу, игнорируя его. 'You've arrived at panic station'1, — надрывается над ухом солист Muse. Аварийное освещение мигает, я смотрю на предплечье и вздрагиваю: оно ярко — красное и покрыто пузырями.
— Ожог, — бросает в спину Макс. Я все еще не останавливаюсь, и тогда он больно хватает меня за левое запястье.
— Роза, постой.
— Розамунда, — откликаюсь я, почти рыча, и пытаюсь освободиться.
— Да подожди ты! — Гамов разворачивает меня к себе.
Впервые за полтора месяца я смотрю ему в глаза на одном и том же уровне и вздрагиваю. Чужая реальность совсем его не изменила — спокойный, уверенный, даже внешность та же. Светящиеся будто изнутри радужки, тонкие губы. Чертова Розамунда с ее чертовым ростом.
— У нас еще четверо мутантов. И дай взглянуть на руку.
Я коротко мотаю головой и дергаюсь.
— Прекрасно, — говорит Гамов и отпускает меня.
— Конечно, прекрасно! — отбриваю его я. — Лучше не придумаешь.
С этими словами я вываливаюсь в коридор и дерганно иду по направлению к медицинскому отсеку. В книге доктор забаррикадировался там и даже не заразился, но кто знает, как все обернулось на самом деле. Нож я отираю о внешнюю сторону куртки, после чего отправляю его на место и меняю магазин в пистолете.