— План действий, Розамунда? — Макс, оказывается, поспешает рядом, спокойно мурлыкая в тон играющей музыке.
— Найти Дэна и не дать ему добраться до Земли.
— И… Роза Оливинская бьет мировой рекорд по количеству фатальных ошибок за день. Вернее, за два дня!
'Туров наябедничал. Или Арлинова', - раздраженно думаю я.
— Кстати, дай догадаюсь. Если ты не волнуешься за всех остальных, тогда… Тогда ты успела с ними пообщаться и потратила время на то, чтобы их спасти? А, Роза? Скажи честно, тебе хватило ума спасти героев книги? — в голосе Гамова поднимается кипучая волна гнева, но мои предохранители слетают раньше.
— Да ладно? — спрашиваю я, щуря непривычные глаза и отбрасывая волосы назад. — Серьезно? Я потратила время?
Гамов будто врастает в землю, но мне все равно.
— Ты не дал мне закрыть мир, ты втолкнул меня обратно, и теперь я понятия не имею, как отсюда выбираться. Ты нарушил все правила деконструктора, черт побери, Гамов, да ты совсем охренел!
С каждым 'ты' я делаю шаг вперед, и он отступает до тех пор, пока не упирается спиной в перегородку. Потом скрещивает руки на груди и мягко улыбается.
Мои брови в прямом смысле слова хотят выехать за пределы лба. Я не знаю, что и думать, поэтому — от бессилия — хмыкаю и отправляюсь проверять доктора. Не тут‑то было. Гамов снова ловит за руку и снова не дает уйти.
— Очнись, Роза, — зло шепчет он, и мне становится страшно. — Хочешь поиграть в 'ты неправ'? Изволь. Ты осталась в рушащемся мире, пока я был на Конгрессе, и только каким‑то чудом не застряла в книге. Ты поддалась действию эндорфинов и собралась прыгать в прорыв. Ты откровенно слажала, деконструировав мир по нечеткому внутреннему признаку так, что тот не разрушился даже, а просто потерял верибельность. Ты избегаешь меня вот уже полчаса субъективки, ставя под угрозу всю нашу реальность. И это я еще не упоминаю всякие досадные мелочи.
На глазах закипают слезы, но возразить нечего.
— Давай, соберись, — он мягко пожимает мое запястье. — Ты должна деконструировать эту дурацкую сказку.
— Сказку? — только и спрашиваю я. — Это жизнь, Макс.
Губы дрожат во второй раз за день.
— Нет, Роза, это сказка. Очень плохо, что ты воспринимаешь все как действительность. Отвратительно, что ты спасла персонажей, думая, что спасаешь людей. А от того, что ты дала реальности себя поменять, меня вообще воротит. Где твои навыки? Почему в учебных прорывах, со мной, ты знала все наперед, а тут запуталась и заплутала? — в его голосе звучат разочарование и усталость.
Я вздрагиваю. Сердце ухает вниз, в ад Данте и разбивается вдребезги о самый последний круг, замерзшее озеро.
'Я спасла твою шкуру', — хочу сказать я — и не могу.
Остается только идти вперед.
— Ты даже забыла, как деконструировать. Ты решила останавливать Дэна, Роза! — Гамов и не думает уняться, почти кричит в спину. — Ты решила предотвратить концовку книги. Знаешь, что ты наделала? Ты поверила в ее реальность. Ты не понимаешь, что не дать Дэну добраться до Земли будет означать полную реституцию данного мира, что это — следование сюжету, самое идиотское, что может сделать деконструктор. Да как ты МГУ‑то закончила вообще?!
Я задираю подбородок, потому что слезы текут по щекам, неумолимо притянутые искусственной гравитацией вниз. Мне на лицо брызгает вода, и я удивленно морщусь, но не останавливаюсь, лечу по коридору вниз. Немного удачи не помешает никогда.
На станции идет дождь. Аварийная программа почему‑то решила, что у нас пожар.
— Даже Беллами вон спрашивает: 'Обрушится ли наш мир?', — орет мне в спину Гамов. Он невообразимо зол. Я тру рукой по щеке, и на ладони остается черная тушь.
Один поворот, всего один… Дверь медицинского отсека разломана на части, и сердце обрывается, останавливается. Я достаю из‑за пояса пистолет и поворачиваюсь к мокрому Гамову, досадливо считая вероятности. Вода вместо любой другой системы пожаротушения — интересно, но недостаточно.
— А ты Muse слушаешь, да? — ядовито выплевываю я, потому что сказать нечего.
Единственное… В 'Panic Station' нет таких строк. Я прислушиваюсь. Динамики играют совсем другую песню. Соображать некогда, ноги сами несут меня в столовую. На пороге я замираю и чуть было не падаю от накатившей дурноты. Доктор лежит тут, и пистолет в его руке говорит слишком о многом.
— Так же не бывает, — едва слышно произношу я, убирая пистолет за пояс армейских штанов. — 'И одною пулей он убил обоих'. Откуда эта строка, а, черт! Не может быть, чтобы первой пулей он сломал проигрыватель, а второй — починил, что за чепуха! Да что вообще за комедия, — раздраженно машу руками. — Вода из поливалок, прямо привет 'Константину', хорошо, что не святая, каюты, как в 'Стар Треке', стены напоминают то ли ТАРДИС, то ли я вообще не знаю что, медицинский отсек полностью украден из 'Светлячка' вместе со столовой!
Мир вздрагивает вокруг меня — и начинает расползаться на части.
— Звук дверей из 'Дума', — мягко кивает Гамов, обходя меня.
— Точно! — чуть было не хлопаю по лбу я, замечая вдруг, что снова здорово ниже ростом.
Реальность идет трещинами, корабль начинает трясти. До меня наконец‑то доходит, что я нашла точку напряжения. Украденный по кускам мир не бывает настоящим.
— Пойдем, Роза.
Гамов протягивает мне руку, потому что перед нами зияет прорыв.
— Сколько… Сколько ты об этом знал? — спрашиваю я.
— Понял, когда прочитал, — он пожимает плечами и нетерпеливо шевелит пальцами, мол, хватайся, Роза.
Я хмыкаю и прохожу мимо него, на улицу, где уже идет снег; не выдерживаю и оглядываюсь. Гамов появляется следом, и прорыв просто исчезает за его спиной, как не бывало.
— Файн бай ми2, — говорю я больше для себя и несусь в сторону внедорожника, повисаю у Миши на шее, потом запрыгиваю в машину, надеваю на себя пальто и трясусь от холода, пока Макс наконец не захлопывает дверь, усевшись рядом.
— Командиры, — весело бросает наш водитель. — Куда?
— В Столешников, — кивает Гамов и даже не смотрит на меня.
Мне, впрочем, все равно. Я думаю о том, что нужно надраться, желательно в компании Лешки, забыть обо всем, и внезапно испытываю жгучее желание увидеть своего ненаглядного.
— А потом на Чистые, — говорю я и достаю из сумки наушники.
— Нет — нет. Не слушай ее, в Столешников, потом на Арбат.
Я разворачиваюсь и смотрю на Гамова, широко раскрыв глаза. Наверное, как‑то повлиял прорыв, потому что даже притворяться не надо.
— У меня день рождения, — буднично бросает он.
5
Muse преследовали меня повсюду. Учебник (на самом деле — сухонькая брошюрка в семьдесят страниц, изданная тиражом экземпляров в двадцать) советовал из‑за этого не переживать, остаточный эффект прорыва, а то и вовсе растревоженные нервы. Однако когда на соседнем балконе зазвучала 'Follow Me', я аж вздрогнула.
— Здесь холодно, — сказал Гамов, становясь рядом со мной, сам в одной рубашке.
— Музыка хорошая зато, — отозвалась я, не глядя на него.
— Они нас преследуют, да?
— Есть немного.
В Столешниковом играла 'Supermassive Black Hole', по радио у Миши — 'New Born'. Теперь еще и это.
— Пойдем танцевать, — попросил Гамов.
Я бросила взгляд на вечерний Арбат, проходящих мимо шушукающихся девчонок. Вздохнула и вспомнила, как однажды зимой сама шла с однокурсницей мимо этого здания, и она рассказывала мне, что каждую пятницу тут проходят самые зажигательные вечеринки. Вот как бывает, четыре года назад — остатки денег, снятых во всех банкоматах Москвы, сейчас — квартира Максова друга, любезно организовавшего целый прием в честь его дня рождения.
— Тридцать два? — спросила я уже у спины Гамова.
Тот на мгновение замер и кивнул:
— Десять лет.
Я наморщила нос и пошла в тепло. У противоположной стены смеялась Рита, жена Гамова. Редкая красавица: вьющиеся темные волосы, огромные карие глаза, высокая и стройная. Не то что некоторые. Вздохнув, я оглянулась на Гамова. Застрял с кем‑то поговорить.
— Хороша, да? — прошипел на ухо знакомый голос.