Вейдэль выволок труп из пещеры и отшвырнул в сторону. Гигант пролетел футов двадцать и с глухим стуком ударился о ствол толстой смолистой сосны.
— Теперь можно поспать, — протянул мечтательно Телон. — Жаль только, что от этой твари осталась такая вонь.
— Ничего, — откликнулся Вейдэль, первым забираясь в пещеру, — потерпишь! А ты, старик, сиди снаружи и смотри, чтобы никто не застал нас врасплох. Если кого увидишь — немедленно буди.
— Да, мой господин, — отшельник равнодушно поклонился и опустился на землю, подогнув под себя ноги. — Возможно, другая обезьяна вернётся.
В рассветных сумерках его неподвижная фигура казалась странным изваянием идола, случайного забытым своими почитателями и обветшавшим под неумолимым напором времени.
Глава 70
На Храмовой площади и прилегающих к ней улицах было людно: сюда сбежались не только жители Ялгаада, но и обитатели предместий, которых привело желание посмотреть на жестокий ритуал.
Взоры многочисленной толпы были обращены к дверям возвышавшегося на главной площади Ялгаада храма. Это монументальное здание строилось в течение тридцати лет, и трудились над ним лучшие зодчие не только Малдонии, то также Нордора и Вайтандара. Поговаривали, что архитектора и главного инженера замуровали в его подземельях, чтобы они не могли построить ничего величественнее него.
Храм представлял собой массивный белокаменный куб, окружённый по периметру сорока изукрашенными резьбой колоннами — по десять с каждой стороны — которые поддерживали треугольные аттики, выложенные голубыми и оранжевыми изразцами, представляющими сцену восхода солнца. Световой барабан с семьюдесятью витражными окнами венчал купол. Вокруг всего этого великолепия плотным частоколом теснились изящные, устремлённые вверх башенки, чьи сверкающие шпили были украшены флюгерами, ни один из которых не повторял другой. Карнизы украшали статуи, изображающие химер, горгулий и прочих уродливых существ. У многих во рту были установлены трубы, соединённые с желобами на крышах, и во время дождя чудовища извергали потоки воды.
Двери, из которых должна была показаться процессия жрецов, в высоту равнялись семи человеческим ростам. Их отковали в Нордоре и привезли в Малдонию на двух специально сделанных для этого упряжках, запряжённых шестью волами каждая.
Для верховного жреца в восточной части площади, перед королевским дворцом, был устроен деревянный помост, на котором стояло роскошное кресло, окруженное сиденьями для почётных чинов и рыцарей-храмовников, входивших в число телохранителей. Над помостом развевалось священное знамя с шитой золотом эмблемой — распахнувшим на манер объятий крылья аистом, как бы приглашающим всех желающих присоединиться к официальной религии Малдонии.
В центре площади стоял укреплённый при помощи цепей и ввинченных в мостовую колец деревянный столб, вокруг которого лежали дрова и хворост, закрывавшие почти половину сооружения, только с одной стороны был оставлен проход для жертвы, предназначенной к сожжению, и её палачей. С вершины столба свисали цепи, оканчивавшиеся массивными широкими браслетами. Неподалёку стояли четверо стражников с алебардами и двое с луками.
Несколько служек изредка перекладывали хворост по указанию распоряжавшегося приготовлениями палача, расхаживавшего в чёрной мантии и красном высоком колпаке, закрывающем лицо. Они выполняли свои страшные обязанности, ни на что не обращая внимания и словно не замечая, что площадь кишит людьми.
В толпе перешептывались, рассказывая друг другу о том, что предстоящая церемония будет непременно занесена в Королевскую Летопись, ибо не каждый день полководец удостаивается быть увековеченным по приказу самого правителя и за счёт государственной казны. Жертве, которую должны были принести в этот день, предстояло умилостивить богов и своею кровью испросить у них благословения на воздвижение памятника Железному Герцогу — подарок королевского дома своему самому преданному вассалу.
Внезапно удар большого храмового колокола прервал шумную многоголосую беседу, один за другим смолкли возбуждённые разговоры. Лица присутствовавших постепенно приобретали торжественное выражение. Редкие и зловещие удары колокола раскатывались отдаленным эхом и разносили в холодном зимнем воздухе звуки надгробного плача. Унылый звон, возвещающий начало церемонии, наполнял сердца неизбывной тоской и одновременно с этим печальной торжественностью, отчего щемило душу, и к горлу подкатывал комок.
Все взоры обратились к дверям храма, которые начали медленно, словно нехотя, распахиваться. Из них показалась процессия. Облачённые в красное фигурки жрецов казались крохотными по сравнению с выпустившим их сводом. Они выступали из таинственной темноты храма, где всё утро творили обряды и возносили молитвы.
Вслед за жрецами выехали храмовники на белых, крытых праздничными попонами лошадях, с копьями, на древках которых трепетали узкие, похожие на языки пламени, флажки. В сопровождении телохранителей показался Верховный Жрец, восседавший в открытом паланкине, который несли восемь рыцарей.
Человек этот был бледен, точно снег, припорошивший камни мостовой. Под глубоко запавшими чёрными глазами синели круги, словно он не спал несколько ночей кряду. Впрочем, возможно, так и было, ведь жрецы должны были вознести множество молитв, чтобы боги приняли жертву. Прямые плечи покрывала малиновая мантия, отороченная белой лисицей, тем же мехом сверкала круглая шапочка с плоским верхом, расшитая серебром. Осанка его была величава, но, вглядываясь пристальнее в выражение его лица, люди читали на нем нечто, заставлявшее их отворачиваться и смущённо глядеть себе под ноги.