Сегодня все исследователи сходятся на том, что причины войны следует искать не в спорном престолонаследии, но в общем ходе развития двух стран. Вплоть до какого-то момента XIII века реальными политическими, социальными, экономическими и культурными образованиями были не Англия и Франция, как мы представляем их сегодня, а Нормандская империя, Анжуйская империя и Капетингская империя — насколько слово «империя» может быть использовано для характеристики территориальных образований, больше всего прочего обязанных своим единством феодальным и родовым узам. При изучении ранней истории Англии и Франции мы сталкиваемся с тем, что прошлое этих стран было, скорее, англофранцузским, чем собственно английским или французским, и процесс формирования наций к 1337 г. отнюдь не завершился. Хотя непрерывные войны XIV и XV веков способствовали рождению национальных государств, они же и сдерживали этот процесс, поскольку между 1337 и 1453 гг. политическая карта Европы далеко не один раз принимала облик, совершенно отличный от того, которому предстояло обрести свои черты в течение последующих пятидесяти лет. С другой стороны, уже в XIII веке феодальные связи, существовавшие между французской монархией и правителями, носившими английскую корону, стали несопоставимы с централизацией и институционализацией политической власти, начавшейся прежде в Англии и в XIII веке набиравшей силу во Франции. Именно течение этих двух крайне противоречивых процессов и стало причиной начала Столетней войны.
И тем не менее можно привести немало доводов в пользу того, что борьба Англии и Франции между 1337 и 1453 гг. должна рассматриваться отдельно от предшествующих и последующих войн. Историки прошлого, включая Мезерея, прекрасно видели отдаленные причины войны и в действительности подчеркивали значение предшествующих конфликтов. Однако они также видели, что претензия на французский престол, заявленная Эдуардом III положила начало новому витку англо-французских отношений. Возможно, историки XX века, распутывая раннюю историю Аквитании и уделяя внимание в большей мере истокам конфликта, чем военным целям королей и ходу самой войны, упустили из виду перемену в отношениях между двумя странами, последовавшую за требованиями Эдуарда III.
Дело в том, что принятие им титула короля Франции, как показали события, не только сделало невозможным заключение длительного мира — даже в Бретиньи в 1360 г. — но и на долгое время определило ход развития англо-французских отношений, которые вплоть до 1492 г. характеризовались почти непрерывным состоянием войны или перемирия. До 1337 г. ситуация была иной, поскольку периодические войны всегда завершались заключением мира, пусть даже и не полностью удовлетворявшим противников. Однако после 1337 г. бессчетные юридические претензии — английских королей на французскую корону и французских королей на владение Аквитанией — ревностно отстаивались каждой из сторон, что затрудняло путь к компромиссу. Заключить длительный мир было непросто и по ряду других причин. До 1378 г. важная миротворческая роль принадлежала папам, которые выступали как посредники, устраивая встречи сторон и содействуя заключению перемирий, зачастую в критических обстоятельствах. Однако из-за Великой Схизмы (1378–1417 гг.), совпавшей с тем периодом, когда шансы достичь мира были наиболее велики, Европа оказалась лишена международной силы, способной выполнить посредническую миссию; император же более не обладал моральным и политическим авторитетом, необходимым для решения подобной задачи, и попытка, предпринятая Сигизмундом в 1416 г., только подтвердила это. По мере того как война набирала силу, охватывая провинцию за провинцией, и англичанам, и французам становилось все сложнее распустить сформированные в ходе войны более или менее регулярные воинские отряды, не спровоцировав серьезных проблем. Дело в том, что Столетняя война сопровождалась чумой, голодом и экономическим спадом, в результате чего жизнь многих людей стала зависеть от войны и, если говорить об Англии, королю было бы очень трудно сохранить мир в стране и свой трон, не продолжая активной войны во Франции.