В период кризиса та самая масса бедного населения, которая до этого была опорой власти, оказалась в чрезвычайно тяжелом положении и перестала поддерживать привычный порядок. Социалистическое движение из относительно мелкой секты превращается в мощную политическую силу. Появляются массовые левые партии, постоянно расширяющие свое представительство в выборных органах власти. Радикалы требуют немедленной революции, и их призывы тоже находят поддержку. «Капитал» Маркса, практически не замеченный читателями в год его выхода (1867), становится необычайно популярным как раз в конце 1870-х и в последующие годы, превратившись в библию борцов за освобождение рабочего класса.
Правительства, чтобы смягчить накал противостояния, вынуждены расширять социальные расходы. Для этого требуются деньги, и деньги именно финансового сектора, поскольку, как я уже сказал, перераспределение через бюджет денег потребительского сектора нейтрально относительно проблемы дефляции. Так что в этот период мы можем наблюдать и рост налоговой нагрузки на финансовый сектор. Старые либеральные представления о государстве как исключительно «ночном стороже» были забыты.
Опять-таки, забегая вперед, отметим, что с аналогичными процессами мы сталкиваемся и сегодня. Правда, уровень налогообложения в большинстве развитых стран уже явно достиг максимально возможного. Кроме того, в условиях практически абсолютной мобильности капитала повышение налогов в одной стране ведет к уходу из нее компаний финансового сектора с их издержками. Кстати говоря, «особо важное значение вывоза капитала» в начале прошлого века также, по-видимому, было связано и с поиском более благоприятных налоговых юрисдикций. Так что прямое повышение налогов, хотя и обсуждается, а кое-где и вводится (вспомним историю с повышением налогов во Франции и метаниями Жерара Депардье), но сегодня эти возможности сильно ограничены. В нынешних условиях борьба за рост доходов государственных бюджетов принимает форму деофшоризации экономики.
Рост государственных расходов и налогового бремени был обусловлен и другими обстоятельствами, а именно начавшейся гонкой вооружений крупнейших европейских держав. Но об этом я уже говорил в разделе про внешнюю торговлю и борьбу за передел колоний. С точки зрения национальных группировок финансового сектора такие расходы были вполне оправданы и стоили тех денег, которые при этом тратились.
Государственный долг.
Возросшие расходы государств на социальную политику и подготовку к войне во многом покрывались за счет роста государственных долгов. Это было, пожалуй, наиболее действенное оружие против дефляционного кризиса. Финансовый сектор получал возможность, как ему казалось, надежно вложить свои деньги, не связываясь со все более сужающимся потребительским рынком. Потребительский сектор получал приток денег, что облегчало положение тех компаний финансового сектора, которые оставались на рынке.
Правительства надеялись на то, что будущие военные победы позволят расплатиться по займам. Они и попытались впоследствии эти надежды реализовать, возложив на проигравшие Германию и Австро-Венгрию бремя гигантских репараций и получив, согласно сразу же сделанному предсказанию Кейнса, новую войну спустя два десятилетия.
Таким образом, как мы видим, вольно или невольно, под давлением обстоятельств, были приняты все необходимые меры, направленные на то, чтобы обеспечить приток денег в потребительский сектор и смягчить течение дефляционного кризиса. Из всего перечня каналов пополнения потребительских денег мы не упомянули только потребительское кредитование. Оно тогда еще не было развито, но уже после Первой мировой войны потребительские кредиты стали заметным фактором экономической динамики, сначала в США, после Второй мировой – во всех развитых странах, а еще позже – почти повсеместно.
Как мы видим, большинство принятых мер было связано с усилением экономической роли и значения государственной власти. Учитывая характер государственной власти ведущих европейских государств (формально демократические страны вели себя ничуть не лучше имперских монархий) того времени, это не могло не закончиться войной. А что именно послужило поводом – совершенно неважно. Рано или поздно какой-нибудь повод нашелся бы.