Завеса из клубящегося тумана продержалась бы дольше, если бы не ветер. Какое-то мгновение Корсвейн просто стоял, ощущая под ногами твердую почву, чтобы убедиться, что остался цел и невредим; затем, сжав зубы и чувствуя холодок, бегущий по коже, он осмотрелся в поисках целей.
Сквозь пыль, которая шуршала по поверхности визора, он провел перекрестье прицела по линии горизонта. Они материализовались на дне кратера, который был по меньшей мере два километра в диаметре. Из земли выступали чернокаменные плиты, они выглядели новыми и явно не были частью каких-либо развалин. Эти низкие стены и колонны должны были стать фундаментом огромного здания. Повелители Ночи что-то строили на этом месте. Крепость?.. Рабочим бригадам, судя по всему, приказали уйти, чтобы не мешать встрече.
Ни шороха вокруг. Ни звука.
— Все чисто, — доложил Корсвейн, и в тот же миг аналогичное сообщение пришло и от Алайоша.
Подойдя к одной из черных колонн, Лев провел латной перчаткой по резной поверхности. Корсвейн не сомневался: от внимания примарха не ускользнуло, что камень для колонн был добыт на другой планете и привезен сюда именно для этой стройки.
— Что-нибудь слышите? — спросил Лев.
Алайош обернулся к примарху:
— Только ветер, сеньор.
Корсвейн же ответил не сразу. Неужели рецепторы его шлема уловили что-то, кроме настойчивого шороха ветра? Что-то помимо его собственного размеренного дыхания и механического тиканья индикатора пульса в левом углу ретинального дисплея? Движением век он отключил активный ретинальный экран.
Остался только вой ветра.
— Только ветер, сир.
— Очень хорошо, — ответил Лев. — Тогда будем ждать.
VII
Прошло две минуты; на третью раздался еще один звуковой удар от вытеснения воздуха — верный знак, что прибыли враги. Туман из атмосферы корабля, перенесенный в момент телепортации, постепенно рассеивался, и Корсвейн вгляделся в тающую дымку. Линзы шлема не успели полностью отфильтровать излучение, и ему пришлось моргнуть, чтобы восстановить зрение после телепортационной вспышки. На глаза навернулись непрошенные слезы — не от боли или эмоций, но как простая физиологическая реакция на раздражение.
— Опустите оружие, братишки, — Лев предвидел, что он собирался сделать, и отдал приказ, едва рыцарь напрягся, готовясь к бою.
— Да, сеньор, — пробормотал Алайош, не скрывая досады.
Корсвейн едва справился с благоговейным страхом, охватившим его при виде того, кто стоял перед ним. Безжизненный бог, облаченный в полночь; на каждом пальце латных перчаток — длинный как коса, потрескивающий энергией коготь. Черные волосы развевались на ветру, открывая лицо бледное, как у трупа. Подвешенные на цепях черепа с глухим стуком ударялись о доспех, покрытый гравировкой: рунические письмена, воспевающие расправы прошлых лет и зверства, обращенные против человечества. И этот призрак былого благородства, этот изможденный кадавр, в котором осталась лишь тень величия, обнажил зубы, заточенные в клыки, и распростер руки для радушного объятия:
— Брат мой, — прошипел Конрад Керз, примарх VIII легиона, и улыбка его была улыбкой змеи: такая же хищная, такая же бесстыдная в своей кровожадности. — Я соскучился.
Лев колебался. Наконец он поднял руки к вороту доспеха, деактивировал скрытые в нем замки и снял шлем. В его чертах читалось откровенное удивление, но все равно это было лицо ангела, прекрасное не той неземной красотой, о которой говорили древние религиозные мифы, но красотой, знакомой истинному терранскому искусству: словно высеченное из золотистого мрамора, с проницательными изумрудно-зелеными глазами и губами, так и не привыкшими выражать чувства.
Керз же, в представлении Корсвейна, был жалок и отвратителен. По сравнению с благородным рыцарем — ужасная пародия на человека, когти — против аристократичного меча.
— Керз? — спросил Лев, не веря своим глазам и говоря тише, чем обычно. — Что с тобой случилось?
Повелитель Ночи проигнорировал вопрос и продолжал говорить со столь откровенным лицемерием, что у Корсвейна заныли зубы:
— Спасибо, что пришел. Твой вид согревает мне сердце.
Плавным, четким движением Лев обнажил меч, но не стал поднимать его для защиты или чтобы нанести удар. Вместо этого он, сжав рукоять черными латными перчатками и подняв оружие вровень с лицом, пристально посмотрел на брата поверх крестовины.
— Спрашиваю первый и последний раз: почему ты предал отца?
— Я задам встречный вопрос, брат, — Конрад широко улыбнулся, демонстрируя ряд заточенных зубов. Глаза его лихорадочно блестели, выдавая скрытую болезнь. — А ты почему не предал?
Поприветствовав противника, Лев опустил клинок: правила рыцарского этикета были соблюдены.
— Отец приказал мне вернуться на Терру с твоей головой.
— Отец ничего тебе не приказывал — он прячется в своих подземельях, коллекционируя загадки вселенной и ни с кем ими не делясь. Лоргар и Магнус увидели все, что так старался скрыть наш отец, поэтому не вздумай прикрываться этой жалкой ложью, Лион. Ты — ищейка Дорна и примчался сюда, на Восточную Окраину, только потому, что он тебе приказал. — Керз облизнул острые зубы. — Ну же, брат, давай окажем друг другу услугу и будем честны. Я знаю Дорна. — Тут губы Повелителя Ночи опять растянулись в мертвом оскале. — Он поручил тебе сделать то, что боится сделать сам.
— Конрад, я пришел сюда не для того, чтобы устраивать словесную перепалку. Я пришел, потому что хочу закончить этот крестовый поход.
Повелитель Ночи покачал головой; в слабом свете луны его мертвенно-бледное лицо казалось серым. Только губы сохранили еще какой-то цвет, но и они казались синеватыми, безжизненными.
— Давай поговорим, брат. Выслушаем друг друга, ответим на все вопросы, а потом решим, стоит ли нам продолжать эту войну.
— Лживыми речами ты не склонишь меня на свою сторону.
Ничуть не удивленный, Керз кивнул. На мгновение его злодейская маска спала, и он вновь стал воином, которым был когда-то, — небезупречным, несвободным от внутренних терзаний, но способным на другие чувства, кроме этой презрительной горечи. Морщины, которые боль оставила на его челе, сгладились, с губ исчезла змеиная усмешка. Голос его все еще был хриплым и надорванным, но теперь в нем слышалась печаль.
— Знаю. А потому какой вред может быть, если мы просто побеседуем — в последний раз?
Лев кивнул.
— Ждите здесь, — приказал он своим сынам. — Я скоро вернусь.
VIII
Оба Повелителя Ночи не нуждались в представлениях: каждый из миллиона Астартес знал их имена. На шлемах у обоих был нарисован череп; доспехи их были увешаны огромными черепами и шлемами Темных Ангелов, прикрепленными к бронзовым цепям. Оба стояли свободно, наблюдая за воинами Первого легиона сквозь красные линзы окуляров. Один опирался на древко длинной алебарды — оружия, которое его прославило. Второй, в наброшенном на плечо черном плаще, держал у груди болтер.
— Кажется, я вас знаю, — сказал первый воин. — Мы встречались у Крууна, да?
— Точно, встречались, — проворчал, не трудясь говорить громче, Алайош.
— Да, теперь я вспомнил. — Смешок Повелителя Ночи был похож на слабый шелест. Он поднял алебарду, имитируя рубящий удар; цепное лезвие топора более метра длиной сейчас было деактивировано и скалило неподвижные зубы. — Я удивлен, что ты выжил, Ангел. Как неосмотрительно с моей стороны. А что с лицом?
Корсвейн шагнул к брату и, положив руку на его болтер, обратился к нему по внутренней вокс-связи, чтобы их не услышали Повелители Ночи:
— Успокойся, капитан. Не позволяй его задиристым словам задеть тебя.
Алайош кивнул и ответил, когда Корсвейн уже отошел:
— Все прекрасно зажило. Какое-то жжение от твоих неумелых царапин все-таки чувствовалось, правда, недолго — несколько минут.
— Рад слышать. Правильно делаешь, что не снимаешь шлем, кузен. В последний раз, когда я видел твое лицо, большая его часть лежала мокрыми полосками кожи у моих ног. Моим братьям из Первой роты очень нравится эта история, ведь в тот раз я впервые начал свежевать одного из Ангелов, когда тот был еще жив.