Реформы Церкви были наиболее значительными в сфере секса. Язычество терпело проститутку как необходимое смягчение тягостной моногамии; Церковь осудила проституцию без компромиссов и потребовала единого стандарта верности для обоих полов в браке. Она не совсем преуспела; она подняла нравственность дома, но проституция осталась, загнанная в угол и деградация. Возможно, чтобы уравновесить разбушевавшийся сексуальный инстинкт, новая мораль преувеличила целомудрие до навязчивой идеи и подчинила брак и родительство пожизненной девственности или безбрачию как идеалу; и отцам Церкви потребовалось некоторое время, чтобы понять, что ни одно общество не сможет выжить на таких бесплодных принципах. Но эту пуританскую реакцию можно понять, если вспомнить разнузданность римской сцены, школы проституции в некоторых греческих и восточных храмах, широко распространенные аборты и детоубийства, непристойные картины на помпейских стенах, противоестественные пороки, столь популярные в Греции и Риме, излишества первых императоров, чувственность высших классов, раскрытую в Катулле и Марциале, Таците и Ювенале. Церковь в конце концов пришла к более здравому мнению и со временем стала снисходительно относиться к грехам плоти. Тем временем был нанесен определенный ущерб концепции родительства и семьи. Слишком многие христиане первых веков думали, что смогут лучше всего послужить Богу или, скорее, легче всего избежать ада, бросив своих родителей, супругов или детей и убежав от ответственности за жизнь в испуганном стремлении к эгоистичному индивидуальному спасению. В язычестве семья была социальной и религиозной единицей; в средневековом христианстве эта единица превратилась в индивида.
Тем не менее Церковь укрепила семью, окружив брак торжественной церемонией и возвысив его из договора в таинство. Сделав брак нерасторжимым, она повысила безопасность и достоинство жены и поощрила терпение, которое приходит от безнадежности. Некоторое время положение женщины страдало из-за учения некоторых христианских отцов о том, что женщина является порождением греха и орудием сатаны; но это положение было несколько исправлено почестями, воздаваемыми Богоматери. Приняв брак, Церковь благословила обильное материнство и строго запретила аборты и детоубийство; возможно, именно для того, чтобы отбить охоту к подобной практике, ее богословы прокляли в вечную тьму любого ребенка, умершего без крещения. Именно благодаря влиянию Церкви Валентиниан I в 374 году приравнял детоубийство к смертному преступлению.
Церковь не осуждала рабство. Ортодоксы и еретики, римляне и варвары считали этот институт естественным и нерушимым; несколько философов протестовали, но у них тоже были рабы. Законодательство христианских императоров в этом вопросе не идет ни в какое сравнение с законами Антонина Пия или Марка Аврелия. Языческие законы обрекали на рабство любую свободную женщину, вышедшую замуж за раба; законы Константина предписывали казнить женщину, а раба сжигать заживо. Император Грациан постановил, что раб, обвинивший своего хозяина в любом преступлении, кроме государственной измены, должен быть сожжен заживо сразу же, без выяснения справедливости обвинения.106 Но хотя Церковь признавала рабство как часть военного права, она сделала больше, чем любой другой институт того времени, чтобы смягчить зло рабства. Она провозгласила через Отцов принцип, согласно которому все люди по природе равны — предположительно в смысле юридических и моральных прав; она проводила этот принцип в жизнь, принимая в свое общение все сословия и классы: хотя ни один раб не мог быть рукоположен в священники, самый бедный вольноотпущенник мог занять высокое место в церковной иерархии. Церковь отвергла существовавшее в языческом праве различие между преступлениями, совершенными свободным человеком и рабом. Она поощряла манумиссию, делала освобождение рабов способом искупления грехов, празднования удачи или приближения к судейскому месту Бога. Она тратила огромные суммы на освобождение из рабства христиан, захваченных на войне.107 Тем не менее рабство продолжалось на протяжении всего Средневековья и умирало без помощи духовенства.