VIII. ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ
Промежуточным звеном между наукой и философией были безрассудные эрудиты, которые стремились придать порядок и единство расширяющимся знаниям своего времени, объединить науку и искусство, промышленность и правительство, философию и религию, литературу и историю в упорядоченное целое, которое могло бы стать основой для мудрости. Тринадцатый век преуспел в создании энциклопедий и summae, которые представляли собой всеобъемлющие синтезы. Более скромные энциклопедисты ограничивались кратким изложением естественных наук. Александр Некам, аббат из Киренчестера (ок. 1200 г.), и Томас из Кантимпре, французский доминиканец (ок. 1244 г.), написали популярные обзоры наук под названием «Природа вещей»; а Бартоломью из Англии, францисканец, выпустил болтливый том «О свойствах вещей» (ок. 1240 г.). Около 1266 года Брунетто Латини, флорентийский нотариус, изгнанный за политику гвельфов и проживший несколько лет во Франции, написал на языке ойлов «Li livres dou tresor» («Сокровище книг»), краткую энциклопедию наук, морали, истории и управления. Она оказалась настолько популярной, что Наполеон задумался о выпуске государственного пересмотренного издания, спустя полвека после потрясшей мир «Большой энциклопедии» Дидро. Все эти работы XIII века смешивали теологию с наукой, а суеверия с наблюдениями; они дышали воздухом своего времени; и мы были бы огорчены, если бы могли предвидеть, как наше собственное всезнание будет расценено семь веков спустя.
Самой знаменитой энциклопедией христианского Средневековья стал «Speculum maius» Винсента из Бове (ок. 1200–1264 гг.). Он вступил в доминиканский орден, стал воспитателем Людовика IX и его сыновей, получил в свое распоряжение библиотеку короля и вместе с несколькими помощниками взялся за дело — свести к удобоваримой форме все знания, которые его охватывали. Он назвал свою энциклопедию Imago mundi, «Образ мира», представив Вселенную как зеркало, в котором отражается божественный разум и замысел. Это была гигантская компиляция, равная сорока крупным современным томам. Винсент с помощью переписчиков и ножниц завершил работу над тремя частями — Speculum naturale, Speculum doctrinale, Speculum historiale; наследники этой задачи добавили около 1310 года Speculum morale, во многом «содранную» из «Суммы» Фомы. Сам Винсент был скромным и мягким человеком. «Я не знаю ни одной науки», — говорил он; он отказывался от всякой оригинальности и просто предлагал собрать выдержки из 450 авторов, греческих, латинских или арабских. Он точно передал ошибки Плиния, принял все чудеса астрологии и заполнил свои страницы оккультными свойствами растений и камней. Тем не менее чудеса и красота природы то и дело проступают сквозь его пасту, и он сам ощущает их так, как не смог бы ощутить ни один книжный червь:
Признаюсь, грешник, как я есть, с умом, оскверненным плотью, что я испытываю душевную сладость к Творцу и Владыке этого мира и почитаю Его с большим благоговением, когда созерцаю величину и красоту… Его творения. Ибо разум, поднимаясь с нарзана своих привязанностей и возвышаясь, насколько он способен, к свету умозрения, видит, как с высоты, величие вселенной, содержащей в себе бесконечное множество мест, заполненных разнообразными существами».135
Всплеск научной активности в XIII веке соперничал с размахом его философии, разнообразием и великолепием литературы от трубадуров до Данте. Подобно великим «Суммам» и «Божественной комедии», наука этого века страдала от слишком большой уверенности, от неспособности проверить свои предположения и от беспорядочного смешения знания с верой. Но маленький кораблик науки, плывущий по оккультному морю, добился значительного прогресса даже в век веры. Аделард, Гроссетесте, Альберт, Арнольд из Виллановы, Вильгельм из Саличето, Анри де Мондевиль, Ланфранки, Бэкон, Петр Пилигрим и Петр Испанский, свежие наблюдения и робкие эксперименты начали разрушать авторитет Аристотеля, Плиния и Галена; жажда исследований и предпринимательства наполнила паруса авантюристов; и уже в начале замечательного века Александр Некам хорошо выразил новую преданность: «Наука приобретается, — писал он, — ценой больших затрат, частыми бдениями, большой тратой времени, кропотливым трудом, пылким прилежанием ума».136
Но в конце книги Александра средневековое настроение заговорило вновь, в лучшем виде, с непреходящей нежностью: