Его поэма — не менее величайшая из средневековых христианских книг и одна из величайших всех времен. Медленное накопление ее интенсивности на протяжении ста канто — это опыт, который никогда не забудет ни один искушенный читатель. Это, по словам Карлайла, самая искренняя поэма; в ней нет ни притворства, ни лицемерия, ни ложной скромности, ни подхалимства, ни трусости; самые могущественные люди эпохи, даже папа, претендовавший на всю власть, подвергаются нападкам с силой и пылом, не имеющими аналогов в поэзии. Прежде всего, здесь есть полет и устойчивость воображения, оспаривающего превосходство Шекспира: яркие картины вещей, никогда не виденных ни богами, ни людьми; описания природы, которых мог достичь только наблюдательный и чувствительный дух; и маленькие рассказы, как у Франчески или Уголино, которые втискивают великие трагедии в узкое пространство, не упуская при этом ни одной жизненно важной детали. В этом человеке нет юмора, но любовь была, пока несчастье не превратило ее в теологию.
То, чего Данте наконец-то достигает, — это возвышенность. В его эпосе мы не найдем ни Миссисипи жизни и действия, как в «Илиаде», ни нежного дремотного потока стихов Вергилия, ни всеобщего понимания и прощения Шекспира; но здесь есть величие и мучительная, полуварварская сила, предвещающая Микеланджело. И поскольку Данте любил порядок, как и свободу, и связал свою страсть и видение в форму, он создал поэму такой скульптурной силы, что с тех пор ни один человек не сравнился с ним. На протяжении последующих веков Италия почитала его как освободителя своей золотой речи; Петрарка, Боккаччо и сотни других вдохновлялись его битвой и его искусством; и вся Европа звенела историей гордого изгнанника, который отправился в ад, вернулся и больше никогда не улыбался.
Эпилог. СРЕДНЕВЕКОВОЕ НАСЛЕДИЕ
Вполне уместно закончить наше длинное и хитроумное повествование Данте, ведь в век его смерти появились люди, которые начнут разрушать величественную конструкцию веры и надежды, в которой он жил: Виклиф и Гус положили начало Реформации; Джотто и Хризолорас, Петрарка и Боккаччо провозгласили Ренессанс. В истории человека, столь многочисленной и разнообразной, одно настроение может сохраняться в одних душах и местах долгое время после того, как его преемник или противоположность восстанет в других умах и государствах. В Европе век веры достиг своего последнего расцвета в эпоху Данте; он получил жизненную рану от «бритвы Оккама» в XIV веке; но он продержался, больной, до прихода Бруно и Галилея, Декарта и Спинозы, Бэкона и Гоббса; он может вернуться, если век Разума достигнет катастрофы. Огромные территории мира оставались под знаком и властью веры, пока Западная Европа плыла по неизведанным морям Разума. Средние века — это как состояние, так и период: в Западной Европе мы должны были бы закрыть их Колумбом; в России они продолжались до Петра Великого (ум. 1725); в Индии — до нашего времени.
У нас есть соблазн считать Средние века промежутком между падением Римской империи на Западе (476) и открытием Америки; мы должны напомнить себе, что последователи Абеляра называли себя moderni и что епископ Эксетера в 1287 году говорил о своем веке как moderni tempores, «современные времена».1 Граница между «средневековьем» и «современностью» постоянно расширяется, и наш век угля, нефти и копоти трущоб может когда-нибудь стать средневековым в эпоху более чистой энергии и более благодатной жизни. Средние века не были простым промежутком между одной цивилизацией и другой; если датировать их от принятия Римом христианства и Никейского собора 325 года н. э., то они включали в себя последние века классической культуры, созревание католического христианства в полную и богатую цивилизацию в тринадцатом веке и распад этой цивилизации на противоположные культуры Ренессанса и Реформации. Люди Средневековья были жертвами варварства, затем завоевателями варварства, затем создателями новой цивилизации. Было бы неразумно смотреть с гибридной гордостью на период, который породил столько великих мужчин и женщин и поднял из руин варварства папство, европейские государства и с таким трудом завоеванное богатство нашего средневекового наследия.*