А сук вдруг как ссучится со столба, да на землюшку! Да как взмолится своим сучьим голосом - не губи меня Иван, добрый молодец, сослужу я тебе службу сучью - верой, правдой, комсомолкой, да известиями. Да как обернется вокруг себя красной девицей Светою в сарафане модном с лайкрою!
Удивился Иван-Хомяк, бурундучий сын, красе такой небывалой. Хотел было крикнуть что есть моченьки: "Да таких Свет сук не видывал! Да таких сук свет не видывал!" Да запутался язык, комом в горле встал.
Тут разверзлися хляби небесные, да просунулися вниз руки загребущие, хвать Свету - красну-девицу за всё, что из сарафана вытарчивало, лишь донесся её крик что есть сил на прощение: "Поищи, да найдешь меня где-нибудь, сердце доброе подскажет дороженьку - брось на землю таблетку валидольчика, куда покатится - туда и прикатится." И еще фигни подобной немеренной диктовала пять страниц мелким почерком, пять экранов монитора шрифтом маленьким, пять кассет диктофона тихим голосом.
Пригорюнился Иван-Хомяк, сел вприсядочку, обкручинился. Делать нечего - сидит, думу думает (делать нечего).
И взаклял Иван-Хомяк судьбинушку свою судьбоносную - почему со мной всегда такая лыжня приключается?
Вдруг откуда ни возьмись - ничего ниоткуда не возьмется по закону сохранения материи, а выходит к нему старичок-лесничок: "Куда путь держишь, добрый молодец, поведай мне беду свою, посмеяться на старости." Рассказал ему всё Иван-Хомяк, бурундучий сын. Ничего не ответил старичок-лесничок, только выписал штраф-квитанцию за стоянку в неположенном месте, да промолвил - "Шел бы ты, Иванушка, отбивать свою ненаглядную у какого-нибудь Змея-Горыныча".
Ох, спасибо за совет, добрый дедушка, как я сам до такого не допетрил-то?
Подпоясал Иван кушак свой кафтаном, нацепил нунчаки-пассатижицы, натянул тетиву между пальцами, навострил болт булатный в голенище, натянул до бровей латы латанные, зарядил автомат калашникова, сел на коня стреноженного. Вызверился на битву лютую, да понесся куда глаза глядят.
Глядь - посреди поля стоит бел горюч камень - селитра с магнием - и говорит человечьим голосом: "Налево сходишь - по малому, что есть моченьки, направо сходишь - по большому, не сойти тебе с поля с ратного. А прямо сходишь - скоро сказка сказывается, не скоро дело делается."
Хотел было Иван-Хомяк назад повернуть, да уж конь его более догадливый несется на Змея Горыныча.
Подбоченился Иван-Хомяк к Змею Клятому, залудил кайло булатное в пуп вражий ненавистный по самую варежку, да как молвит слово грозное: "Ой ты гой еси лютый враженек, рожа хамская, все три!"
Порубал Иван-Хомяк, бурундучий сын, Змея Лютого, ослобонил красну девицу Свету из темницы, где томилась она, плёнки проявляючи.
И поженились они венцом да холодцом, не сходя с этого места. Нарожали детей полну горницу, жили долго и счастливо и умерли в один день, от одной и той же инфекции, как показала потом эксгумация.
22 января 1998, Москва
РОЖДЕСТВЕНСКИЕ СКАЗКИ
ЧЕТВЕРТЫЙ ЯРУС
До Нового года оставалось не больше часа, из-за прикрытой двери гостиной доносился звон посуды и смех гостей, но здесь, в детской, было тихо и наряженная ёлка выглядела сурово и торжественно.
Первым нарушил молчание заяц, висевший на четвертой ветке снизу. Это был пожелтевший заяц с барабаном, он был сделан из папье-маше и раскрашен давно уже выцветшими красками.
– Эх, - вздохнул он, - Разве ж мы раньше так встречали?
– А чего не нравится? - тут же повернулся к нему здоровенный румяный шар, расписанный золотыми цветами. - Ты, дед, висишь, никто тебя не трогает. Какие проблемы?
– Да радости никакой нет, - вздохнул заяц и плюнул вниз.
– Я сейчас не понял, - сказал румяный шар. - Какой тебе радости не хватает? Может мне сплясать?
Заяц вздохнул и ничего не ответил. Зато вступил в беседу потертый стеклянный огурец - коренастый и толстостенный.
– Да тьфу на тебя! - сказал он и плюнул зайцу на барабан, - А кому сейчас легко висеть?
– Это свинство, - тихо сказал заяц, вытирая барабан.
– Радости ему… - подала голос стеклянная тыква, - А поживи как я! В самой глубине, у ствола! А я, между прочим, инвалид, я на левый бок треснутая!
– И тьфу на тебя! - сказал огурец и плюнул в тыкву.
– На тебя самого тьфу! - взвилась тыква и плюнула в огурца пару раз.
– Вот оно и видно что треснутая, - сказал огурец и постучал по ветке.
– По башке себе постучи! - рявкнул вдруг кто-то сверху и сразу все загалдели.
– Вау! Нас здесь плющит не по детски! - закричали издалека маленькие жестяные колокольчики, скрытые ветвями верхнего яруса.
– Раньше с такими не церемонились! - проорала тыква, - Раз - и к стенке! К стенке бы повесили! На дальнюю сторону ёлки!
– Простите, я прослушал - кого? Уж не меня ли? - спросил заяц.
Вместо ответа тыква плюнула сначала в зайца, затем в огурца, но в огурца не попала.
– Это свинство, - тихо сказал заяц.
– А кому сейчас легко? Я может тоже из последних сил цепляюсь, - проворчал огурец и поскреб крепкими ладонями по ветке.
– Хватит орать, Новый год скоро! - снова рявкнул голос сверху и всё утихло.
– А я же ничего и не говорю, - сказал заяц в наступившей тишине, - Я только говорю что раньше все были как-то добрее что ли… А теперь сволочь на сволочи!
– Я сейчас не понял. Ты кого сволочью назвал? - повернулся румяный шар и плюнул в зайца.
– Не связывайся ты с ним, - сказал огурец и плюнул в зайца, - это ж коммунист!
– А что, коммунист - это так плохо? - подскочила на месте тыква, но ударилась боком о ствол и прикусила язык.
– Я разве коммунист? - сказал заяц, - Я наоборот говорю - власть сменилась и ничего не изменилось. Как висели, так и висим. Иногда местами меняют. А при коммунистах время было страшное - не дай Бог пережить ещё раз! Но висели мы тогда лучше. Веселее, кучнее, со смыслом висели. Дай Бог каждому! А жить было страшно. Но так хорошо было жить! А так в общем ничего и не изменилось.
– Ничего и не изменится, - кивнул огурец после паузы. - Пока у нас на верхушке по прежнему сам знаешь чего… - он вдруг испуганно смолк и закончил совсем шёпотом, - никакой новогодней радости не будет…
Все как по команде посмотрели вверх, где сквозь ветки и мишуру горела рубиновым светом пятиконечная звезда.
– Предлагаешь разбить? - деловито осведомился румяный шар и плюнул вверх, но не доплюнул.
– Зачем разбить? Захоронить. Предать вате, - ответил огурец и плюнул вниз.
– Какой вате?
– Вон на полу вата разложена. Туда и предать.
– Предатель! Ты бы и ёлку родную предал! Империалистам! - заорала тыква и плюнула в зайца. - А мы, народ, не позволим! Эй, молодёжь, колокольчики!
– Вау! Нас здесь плющит не по детски! - откликнулись колокольчики.
– И хорошо! - крикнула тыква, - И давайте хором! Три-четыре: Огурец-иуда! Огурец-иуда!
Но никто её не поддержал и тыква замолчала.
– Завалить звезду не проблема, пожалуй… - размышлял шар, задумчиво глядя вверх, - А кого туда посадим? Разве что меня?
– Тебя только пусти, всё и разворуешь! - проворчал огурец и плюнул вниз.
– А чего там воровать? - искренне удивился шар и плюнул вниз, - Там же голая верхушка?
– Ты и на голой верхушке найдешь чего спереть! - заявил огурец и плюнул.
Под их ногами зашевелились иголки и показалась ярко накрашенная сосулька-стекляшка.
– Я не понимаю, что такое? - заявила она капризным тоном. - Четвертый ярус, вы что здесь, совсем прям обалдели? Кто это все время плюётся?