- Давай поговорим о чем-нибудь другом, - предложил он. - Например: почему ты живешь с теткой и куда подевались твои родители? Ответ, разумеется, не обязателен.
- Все очень просто... - охотно откликнулась она.
И вот они стояли уже, наверное, целый час, и никому не хотелось уходить. И как-то так получилось, что разговор их, описав зигзаг, опять вернулся к своему началу.
- Просто ты понимаешь неискренность, ну... как-то примитивно, что ли. Как вранье. А ведь это совсем не так. Это разные вещи, вот и все.
Эра задиристо сказала:
- Ты докажи сначала!
- Запросто. Вот самое элементарное. Ты увидела какую-нибудь знакомую, которую не встречала сто лет, она очень плохо одета, лицо у нее стало прыщавым, и к тому же она растолстела, как слон. И вот она тебя обняла и засыпает комплиментами - ну, твоя внешность, твои вид и прочее. А ты?
- Хитрый, - сказала Эра. - Я тоже ей скажу, что она ничего... Но я ведь о другом.
- О другом так о другом. Тебе нравятся все наши учителя?
- Так уж и все! Я была бы счастлива, если б химии не было вообще!
- А ты подойди и скажи это химичке.
- Сумасшедший! А потом - какой смысл? Она же все равно никуда не денется.
- Это уж точно. Потопали дальше. Допустим, ты врач и к тебе пришел больной. Ты знаешь, что через месяц он должен умереть и ему ничем, ну, абсолютно ничем нельзя помочь. Но он может прожить этот месяц более или менее спокойно, если ни о чем не будет знать. Как ты? Скажешь?
Эра замотала головой.
- Вот видишь. Теоретически никто не любит лгунов, все считают, что искренность - это очень прекрасно, а на деле... Если б я написал в сочинении какое-нибудь вранье, она была бы довольна. Вранье она почитала бы с удовольствием.
- А разве у тебя нет любимого человека?
- Нет, - сказал он жестко. - Уж такой я урод уродился. И потом, я не люблю, когда меня покупают. Право на искренность, знаешь, надо еще заслужить.
- Ты о чем?
- О том, что я предпочитаю писать про образы, - крикнул он, бросаясь к трамваю. - "Образ Онегина", "Образ Чацкого", "Печорин - лишний человек"!..
Это он прокричал уже с подножки трамвая.
Снова и снова вспоминала Эра их разговор. Наверное, он думал об этом и раньше - уж слишком гладко он говорил. В частностях оно вроде бы и было верно - и все равно Эре не хотелось с этим согласиться. Ведь только искренность сближает людей. Как можно дружить, не ожидая ответной искренности? И разве возможна без обоюдной искренности, например, любовь? У человека должен быть кто-то, с кем можно поделиться своими мыслями, мнениями, оценками, короче говоря - всем. Ну а границы искренности? Просто не надо делать людям больно. Но это не имеет ничего общего с враньем...
...Вечером к ним зашел Валерий Павлович, знакомый отца, к которому тот часто ходил играть в шахматы. Перед самым отъездом отец был у него и вернулся расстроенный: упал и куда-то закатился ферзь (а отец всегда предпочитал играть своими шахматами, они у него были из кости, старинной работы, оставшиеся еще от деда). Ферзь тогда так и не нашелся, и вот Валерий Павлович принес фигурку - она отыскалась за диваном.
Эра с тетей Соней ужинали, и тетя Соня поставила на стол третий прибор.
- Большое спасибо, но я никак не могу. - Валерий Павлович, высокий и седой, с задорной щеточкой усов, кланялся тете и прикладывал к груди руки. - У меня Тишка не кормленный, мой попугай...
- По-пу-гай? - в нос, а это служило у нее признаком величайшего неодобрения, переспросила тетя. - Да ведь они неприлично ругаются, эти попугаи!
- Мой не ругается, - обидчиво возразил Валерий Павлович. - Он вообще не умеет разговаривать.
- Вам попался такой глупый попугай? - удивилась тетя.
- Вовсе не глупый. Просто порода такая.
Валерий Павлович посмотрел на тетю, потом рассмеялся и... остался на ужин. И далее рот тети был наглухо закрыт, но зато глаза широко раскрыты. Знакомый отца оказался удивительно интересным рассказчиком. Он остроумно и ненавязчиво вел разговор, а когда тетя, не в силах удержаться от какой-нибудь колкости, все же бросала реплику, он парировал ее так забавно, что обижаться на него не приходило в голову даже тетушке.
- Еще чаю? - галантно предлагал он, не забывая следить за чашкой тети Сони.
Забывшись, тетя кивала, а через секунду возмущенно фыркала:
- Вы какого-то странного мнения о моих возможностях! При всей любви к чаю четыре чашки - это, согласитесь, слишком!
Валерий Павлович изумленно заозирался, как человек, проснувшийся после долгого сна и не способный сообразить, что с ним происходит.
- Как интересно! Никогда бы не подумал, что я нахожусь в Боливии!
- В Бо... - Тетя поперхнулась.
- Именно в Боливии. В этой удивительной стране кивок означает отрицание. Вы кивнули, следовательно, мне нужно было понять это как "нет".
- А если "да"? - спросила Эра.
- Тогда вам надо отрицательно покачать головой.
Тетя Соня несколько раз хлопнула в ладоши.
- Какая потрясающая эрудиция! - колко заметила она.
- Минуточку. Давайте уточним: мы в Англии?
- В Англии! - со смехом закивала Эра.
- В таком случае мне попросту предлагают убраться со сцены. Да и то: Тишка уже заждался. - Валерий Павлович вскочил со стула и взял свою шляпу.
- Но... почему? - неуверенно спросила тетушка.
- Потому что в Англии ритмичное хлопанье в ладоши - выражение крайнего неодобрения.
- Разумеется, мы не в Англии, - поспешно сказала тетя. - Где хотите только не в Англии. Хоть в Тибете!
- Слушаю и повинуюсь.
Валерий Павлович вдруг широко раскрыл рот, высунул язык и застыл так, преданно глядя на тетю Соню. Наверное, если бы перед тетей возник инопланетянин и широким жестом пригласил в свою летающую тарелочку, она поразилась бы в гораздо меньшей степени. Впав в столбняк, тетя Соня смотрела на своего гостя, а ее лицо из розового становилось пунцово-красным.
- Я... право... не давала ни малейшего повода... - собравшись с силами, выдавила она.
- Как истинный сын Тибета, я засвидетельствовал вам свое глубочайшее почтение.
- Но что это значит?! - вскричала тетушка.
- Это значит: "На моем языке нет злых слов для тебя". Однако я и вправду засиделся. - Валерий Павлович собрался уходить всерьез. - Тишка не привык засыпать в одиночестве!