Интересно, рассказал ли ей Андрей о том случае, который стал для нас началом конца? Вряд ли. Для всех я была стервой-предательницей. Наверняка и он сам думал так же.
Черт, да не наплевать ли?
Я тряхнула головой так, что волосы облепили лицо, и решительно двинулась в ту сторону, куда ушла Инка. Пересекла садик, медленно прошла по набережной до спуска у памятника Ломоносову. Там мы когда-то кормили уток, которых звали ректорскими: еще одно яркое осеннее воспоминание. Обошла Стрелку и вернулась переулками-закоулками на Вторую.
Дом Штрауса тянул к себе, как магнит.
Эра, дура, что ты делаешь?
Или, может, тебе хочется увидеть, что он начал лысеть, отрастил пивное пузо и больше не напоминает сказочного принца? Чтобы сказать с облегчением «славатегосподи» и перевернуть эту страницу навсегда?
Ох, если бы все было так просто!
Инки нет дома. Может, и его тоже нет. Ну и ладно. Лучше сделать что-то и пожалеть, чем жалеть о несделанном.
Глава 2
Инна
— Брось, Нуська, фигня все это, — Баблуза через ситечко просеяла измельченную в ступке слюду в полимерную глину и начала тщательно вымешивать ее, как тесто. — Восемь лет прошло. Все давно умерло.
— Думаешь, ба? А как же старая любовь, которая не ржавеет? Зачем-то ведь она пришла. Эра. Водолей сказал, что развелась с мужем, вернулась в Питер.
— Дурак твой Водолей. Что с лестницы ее не спустил. Что он тебе сказал-то?
— Ничего, — я критически осмотрела лицо Мальвины и свирепо смяла его. — В смысле, что ничего не было.
Баблуза фыркнула, шмякнула мерцающий ком на доску и отошла к раковине помыть руки.
— Кофейку заваргань.
Я послушно отложила свою многострадальную Мальвину, которая получалась то слякотной размазней, то записной стервой, отражая лицом то, что бушевало у меня внутри.
Моя бабуля Луиза Фридриховна проработала в художественной мастерской Большого театра кукол почти всю свою сознательную жизнь, с семнадцати лет до семидесяти, и на пенсию пока не собиралась. Я, можно сказать, там выросла и сама лепила сколько себя помнила. Из пластилина, глины, потом из полимера. Обжигала, раскрашивала, а еще шила мягкие игрушки и платья куклам. Мой официальный дебют в качестве художника-кукольника состоялся в четырнадцать, когда изготовленного мною зайчика задействовали в новогоднем утреннике. И даже заплатили за него!
Художественную школу я окончила с отличием и уже совсем было собралась поступать в Репу, но тут, как говорила Баблуза, случилось страшное. В год моего выпуска БТК и РГИСИ[1], тогда еще Государственная академия театрального искусства, совместно набирали курс по специальности «артист театра кукол». Как будто кто-то свыше исполнил мою мечту: не просто создавать кукол, но и давать им жизнь. После окончания почти всех нас автоматом зачислили в труппу театра, а я стала единственной артисткой, которая сама делала кукол для своих ролей.
Включив электрический чайник, я расчистила место на рабочем столе, достала из шкафчика чашки, банку растворимого кофе и сахар-рафинад: Баблуза пила только вприкуску. И ведь ничего с ее зубами не делалось, прямо завидки брали.
— Я тебе вот что скажу, Нуська, — сдув пенку, она сделала большой шумный глоток и с хрустом откусила половину сахарного кирпичика. — Про старую любовь. Можно выкопать мертвеца из могилы, но оживить его вряд ли удастся. В лучшем случае… если можно, конечно, так сказать, получится зомби. Плавали, знаем, почем хрен на базаре.
Баблузу я обожала. С мамой у меня отношения тоже были неплохие, но дружили мы именно с бабулей. Возможно, этому способствовало наше общее увлечение, для обеих ставшее профессией, но и по духу она была ко мне намного ближе. Я просто упивалась ее хлесткими, циничными фразами, безропотно принимала критику — будь то касательно платья для куклы, игры в спектакле или поступков.
— Расскажи, — попросила я, помешивая кофе.
— Да чего там рассказывать, — она поморщилась, поправила под рабочей робой кружевной воротничок блузки. — В техникуме я училась. Шестнадцать лет, дура дурой. И случилась у меня любовь. Первая, неземная, разумеется, не как у всех — особенная. Все так думают, что у них любовь уникальная. Однокурсник мой, Вадим Колдаев. Собирались пожениться, как только восемнадцать исполнится.
— И что? Он передумал? Или ты?
— Он ушел в армию. А я его честно ждала. Потом получаю письмо: Лузочка, прости, я встретил другую девушку. Банальщина, до визга. Ничего, пережила. От этого редко умирают. Разве что полные истерички. Познакомилась с дедом, вышла замуж. А через десять лет снова встретила Вадима. Отец твой уже в школу ходил. Вадим дочку на спектакль привел, а меня каким-то ветром в фойе выдуло. Ну и все… понеслась душа в рай. Хотя не в рай, конечно, в ад. Мука потому что адская. У меня семья, у него семья… Но чувства — они часто как дурная коза. Топчут копытами все вокруг, не глядя. Мы оба были уверены, что совершили ошибку, которую еще не поздно исправить. Я все рассказала деду, сказала, что ухожу. Вадим тоже от жены ушел. Отвезла Валю к матери и уехала с Вадимом на две недели в Юрмалу. Вот там-то и поняла, что любовь моя — выкопанный мертвец. Знаешь, головешка в печи перед тем, как в золу рассыпаться, иногда очень ярко вспыхивает. Но ненадолго. Вернулась к деду. Трудно было, но как-то перешагнули. Сорок восемь лет вместе прожили. Так что, Нусь… перетерпи.