— Все, хватит! — сказала она. — Пошумели — и будет! Лия, иди к себе. Здесь уже я разберусь сама.
— Но…
— Я прошу тебя — иди к себе! Ты мне только сестра, а он — мой муж, и не порти нашу с ним жизнь. Как бы ты к нему не относилась, но я и он — одна семья.
Швырнув скалку в угол, я, кипя от злости, побежала к себе. Так, похоже на то, что не нужна Дае моя защита! Я не чувствовала себя победительницей — скорее посторонней теткой, без просьбы вмешавшейся в чужие отношения и получившей за это по заслугам.
У себя в комнате я, как пойманный зверь, металась от стены к стене. Впервые в жизни меня обуяло такое неизъяснимое, рвущее на части, захлестывающее душу бешенство. Оно не проходило, а наоборот, росло во мне с каждой секундой. Нерастраченная злость просто раздирала изнутри, давила, требовала выхода. Казалось, будто внутри прорвалась плотина, и давно застоявшаяся затхлая вода хлынула наружу, сметая все на своем пути. Это была даже не злость — скорее, слепая ярость, застилающая глаза, перехватывающая горло, сводящая судорогой пальцы… Окажись сейчас здесь муж Даи или мать Вольгастра, я могла бы от распиравшего меня изнутри бешенства их просто-напросто придушить или даже разорвать на куски, не испытывая при этом ни жалости, ни сочувствия. Наверное, даже Дая не сумела бы меня остановить в моем стремлении к разрушению… Страшное, звериное желание выплеснуть накопившееся зло стало просто невыносимым, оно напирало, душило, давило, сочилось ядом. Хотелось завыть, закричать, биться головой о стену — лишь бы избавиться от того грязного, что жило в душе, не давало дышать, порождало в душе лютую ненависть…
У окна стояли высокие, тяжелые пяльцы для расшивки верхней одежды. На них я сегодня утром закончила сложную работу — расшивала золотом покрывало для храма в соседнем поселке. Как же они мне надоели, эти деревяшки! Всю жизнь, все здоровье я на них угробила! Ненавижу! Поддавшись безотчетному порыву, я схватила тяжеленные пяльцы, легко, как пустой коробок, и запустила ими в стену. Крепкие, много выдержавшие пяльцы от удара хрупнули, как тонкие щепочки, и разлетелись на куски. Я схватила те из них, что были побольше, и стала ломать их на мелкие кусочки. Крепкая дубовая древесина крошилась под моими пальцами, как трухлявое дерево. Когда же, наконец, вся моя злость выдохлась, то на полу осталась лежать куча никуда не годных щепок, которые я пинками расшвыряла по углам комнаты. И только после этого я без сил, с совершенно пустой головой, рухнула на кровать и провалилась то ли в обморок, то ли в короткий сон.
Проснулась оттого, что почувствовала — на меня кто-то смотрит. Сестрица стояла посреди разгромленной комнаты и с усмешкой смотрела вокруг.
— Ну, дорогая, ты меня и удивила! Вот уж от кого не ожидала! Я вообще не могу вспомнить случая, чтоб ты голос повышала или выходила из себя. Всегда считала, что у тебя холодная рыбья кровь, что ты будешь последней из всех, кто может потерять голову — и вдруг такое! Ну, ты сегодня и разошлась! Тебя было просто не узнать — как незнакомый человек буянит! Я даже испугалась немного — ты ли это, моя дорогая сестра? Даже будто внешне поменялась. Бедные пяльцы! Они-то в чем виноваты? Я думала, они еще сто лет простоят. Делать нечего: теперь придется тебе, Лия, для себя новые пяльцы заказывать. Надо же, а ведь они были сделаны из такого крепкого дерева! Дубовая древесина — и на тебе, вместо них осталась только куча щепок! Как же ты их умудрилась разломать? Н-да, то, что от них осталось, едва сгодится на растопку! Ох, и сил у тебя! Далеко не каждый мужчина сумеет одними руками так все переломать! Расскажи кому, что женщина сумеет устроить такой разгром — не поверят ни за что! И что на тебя нашло? Или не в себе была?
— Дая, прости, так получилось, — сказала я, не чувствуя в своем голосе даже оттенка вины. Да и не до извинений мне было: перед глазами все расплывалось, страшно болела и кружилась голова, ломало тело, саднили ободранные пальцы. На душе было гадко, как будто я сделала что-то запретное. Во рту был странный привкус. — Не знаю, что такое на меня нашло. Твой супруг, и его поведение вчера переполнили чашу моего терпения. Он жив, или помер, к моей великой радости?
— Да, вижу, ты полна раскаяния, — согласилась сестрица. — Вынуждена тебя разочаровать: муженек мой жив, но не могу утверждать, что здоров. Постаралась ты на славу. Душеньку себе отвела. Позже полюбуешься на результат своих трудов. Кстати, это было не вчера, а сегодня, с час назад. Объясни: какая это муха тебя укусила, что ты так разошлась? Впрочем, можешь не стараться, мне и так ясно: сорвалась из-за своего бывшего, так? Понимаю. Не знаю, как бы я повела себя, окажись на твоем месте. Даже не очень сержусь из-за выволочки, что ты устроила для моего охламона. Его надо было разок осадить, чтоб впредь умней был. Несколько дней посидеть дома ему только на пользу пойдет. Но давай на будущее договоримся: это было в первый и в последний раз, когда ты вмешиваешься в мои отношения с мужем. А уж тем более поднимаешь на него руку. Кажется, ты сломала ему нос. Вот это уже не лезет ни в какие ворота. Знаю, что ты не любишь моего мужа, но до тех пор, пока мы все живем в одном доме, тебе придется относиться к нему, как к близкому родственнику. Или, хотя бы, с определенным уважением….